— Это он-то лучший? Да ты, девка, ополоумела вконец, зенки свои глупые протри! Живешь, как блаженная. Он ведь с нашей Клавкой спит, копировальщицей. Кого хошь спроси!
У Насти сделалось такое лицо, что Нюра даже пожалела о том, что сказала:
— Ну ты это… того… Да не смотри на меня так! Сама же напросилась.
— Я тебе не верю, — прошептала Настя. — Ты это со зла говоришь.
— Может, и со зла, — согласилась Нюра. — У тебя, вишь, мужик есть, а мой далече, вот я со зла-то и сказала. Бабе только повод дай, она и укусит, а я не баба, что ль? Ой, вот и каша подгорела за разговорами.
Настя тихо поднялась с места и укрылась в комнате. Вот уже две недели, как она, благодаря ходатайству Вазгена, вернулась на свое место в отделе кадров и Клаву, о которой говорила Нюра, видела часто, почти каждый день.
Это была девушка с броской внешностью, с густыми рыжеватыми волосами, с правильными чертами лица, ярким ртом и голубыми глазами, сильная, высокая и раскованная. Возможно, кому-то она казалась красавицей, но Настя ее таковой не считала: несмотря на безупречные внешние данные, красота ее была холодна, правильное лицо лишено духовного огня, живой мысли и доброты, а вследствие этого и всякого обаяния. Клава постоянно изводила Настю всевозможными придирками и шпильками. Настя, по простоте своей, принимала злые выходки сотрудницы за вздорные свойства ее натуры. Она считала, что у Клавы попросту капризный, раздражительный характер, но теперь, после слов Нюры, ее поведение предстало перед Настей совершенно в ином свете. Сомнений нет: Клава ненавидит Настю потому, что ревнует к ней Вазгена. Вот откуда эти злобные взгляды, пренебрежительное отношение, стремление всякий раз унизить без причины. Так значит, между ними что-то есть?! Она вдруг представила их вдвоем в самые интимные минуты, представила, что ее Вазген, боже, ее Вазген! смотрит на другую женщину тем же взглядом, каким смотрел на нее, обнимает, целует так же, как целовал ее, и почувствовала, что смерть, там, на льду, под бомбами, несправедливо обошла ее стороной.
Трясущимися руками она отыскала верхнюю одежду, кое-как натянула на себя, забыв на сей раз платок, простоволосая выскочила из дома в ночную стужу и побежала к озеру, плохо представляя, зачем она это делает, но делать что-то надо было. Надо было куда-то бежать, двигаться, чтобы заглушить невыносимую боль, а о последствиях она не задумывалась.
Несколько раз она падала и злилась, что из-за укатанного снега не может бежать быстрее, словно ей зачем-то надо было спешить. Уже выскочив на лед, она упала в очередной раз, поднялась и рванулась в прежнем направлении, но вдруг очутилась в чьих-то сильных руках, однако ничуть не озаботилась тем, кто ее схватил, и яростно попыталась отбиться, досадуя на эту новую непредвиденную преграду.