– Стоять на месте, оружие на пол! Святая Инквизиция!
Это был голос из прошлого. Голос из жизни. Из мира – того, другого мира, оставшегося за толщей камня и земли.
Deus ex machina[186].
– На пол оружие, руки на виду! – повторил голос Гвидо Сфорца – громкий, уверенный, злой, разносясь под низкими сводами, словно грохот обвала, и Курт с готовностью сделал два поспешных шага назад и чуть в сторону от смотрящих в комнату арбалетных болтов, дыша тяжело, хрипло, сорванно, чувствуя облегчение, которого не испытывал уже давно, чувствуя, что жизнь возвращается, возвращается та реальность, в существовании которой он уже начал сомневаться здесь, в этих клубах дурманящих курений и холодного неощутимого ветра…
– Вот черт, – равнодушно проронил герцог.
Чинкуэда полетела на пол, и от этого звука словно разбилось что-то, держащее в неподвижности темную фигуру у дальней стены, к которой осторожно, исподволь, подступали двое – не вооруженные, как и те, кто пришел с безликим…
Звон брошенного на пол клинка прозвучал, как голос колокола.
Звон словно остался в воздухе, в мгновение ока заполнив весь мир, проникнув в каждый нерв и вытянув его в струну, и прежде, чем Курт успел крикнуть предупреждение, вновь приподнялся капюшон без лица, вскинулась рука, изборожденная темными морщинами, и двое напротив безликого разлетелись в стороны, словно тряпичные куклы. Кардинал рванулся вперед, и рука с сухими, как ветки, пальцами качнулась к нему; Курт бросился к наставнику, не надеясь ни на что, понимая, что сделать не может ничего, снова – ничего…
Сфорца отшатнулся, закрыв лицо рукой с тяжелым баклером[187] – движение было инстинктивным, безотчетным – и так же отлетел прочь, повалившись на руки ученика безвольно и тяжело. Оба опрокинулись на каменный пол; звон впился в мозг последним пронзающим переливом одновременно с уже пережитым сегодня биением пронзительного, но не слышного голоса о плотный, словно туман, воздух; и снова в глазах потемнело, и теперь исчез даже мир, поглотивший его этой ночью, мир призраков, мрака и теней…
* * *
На этот раз боль ушла не сразу, не сразу стали видеть глаза, не сразу вернулись звуки, доносящиеся до затуманенного рассудка из окружающего; Курт с усилием разлепил веки, как оказалось, плотно зажмуренные, и почти наощупь, почти ползком, добрался до тела кардинала, упираясь в пол ничего не чувствующими руками и поскальзываясь на сбегающей по ладоням крови.
– Ваше высо… – голос сорвался; язык не желал ворочаться, выговаривая сложные слова, и Курт просто крикнул, слыша, что выходит шепот, и понимая, что обращается к мертвому, но не желая верить в это: – Сфорца!