— Офигенный приз!
— Табличка будет из ста граммов чистого золота.
— Мы серьезно спорим или продолжаем шутить?
— Ты думаешь, владея тремя товарными составами, я не смогу подарить тебе табличку за тысячу двести долларов, или сколько она к тому времени будет стоить? Можешь не сомневаться.
— Ну, допустим… — с опаской принял Раздолбай ставку, поняв, что Мартин не шутит. — А что должен буду подарить я, если проиграю?
— Ничего. Если проиграешь, у тебя над кроватью жирным черным маркером будет написано «неудачник». Закрасишь надпись — она вернется. Переедешь — появится на новом месте. Помнишь дико страшную сказку о Синей Бороде? Будет как с пятном крови на том номенклатурном ключе.
— Как это у тебя, интересно, получится?
— Это уже моя забота.
Раздолбай замялся. Он думал заключить шутливый спор на бутылку шампанского, а получалось какое-то зловещее пари, которое действительно казалось судьбоносным вызовом. Надпись на стене и золотая табличка были всего лишь символами. На кон ставился путь к отступлению, возможность сказать «не очень-то и хотелось», если бы «кони» остались несбыточной мечтой. Заключая спор, Раздолбай не просто сжигал за собой мосты — он делал обладание красавицей мерилом жизни, и в случае неуспеха ему пришлось бы признавать себя неудачником в первую очередь перед самим собой. С другой стороны, уклонение от спора значило признание правоты Мартина и отказ от желанных девушек здесь и сейчас, в то время как, приняв спор, можно было за них целых двадцать лет бороться.
— Принимаю! — азартно согласился Раздолбай, протянув руку.
Мартин крепко сжал его пятерню и стал высматривать, кто мог бы разбить.
«Вдруг я зря это затеял…» — забеспокоился Раздолбай, но отступать было поздно — по дорожке сада, попыхивая трубкой, шел двойник Сталина.
— Иосиф, пшить, пшить! — позвал Мартин.
Сталин недоуменно поднял густые брови.
— Иди сюда, не ясно, что ли?
— Как ви со мной разговариваетэ? — грозно спросил Сталин с грузинским акцентом.
— Иосиф, не выебывайся, а то позвоню сейчас в твой Театр юного зрителя, или где ты там подвизаешься, и пойдешь бутылки собирать. Понял меня?
— Чтье ви такойе говорьитье? — растерялся Сталин, путаясь в акцентах и выдавая что-то вроде французского.
— Не шучу ни разу. Сюда иди.
Стараясь сохранять генералиссимусовское достоинство, Сталин опасливо подошел к столику.
— Разбей спор, — попросил Мартин, кивнув на сцепленные руки.
— Так бы сразу и сказали, ребята, — с облегчением сказал Сталин безо всякого акцента и сплеча рубанул по рукам.
— Можешь идти на заседание ревкома, — разрешил Мартин, — привет Каменеву.