— Во всяком случае, они не стреляют друг в друга, — сказал Керн. — И не истребляют себе подобных, в этом они разумнее нас.
Они отправились к аттракциону «Автотрек».
— Привет, Пеперль! — завыл сквозь металлический гул мужчина у входа. — Возьмите седьмой номер. Он хорошо идет.
— Ты не начинаешь считать меня бургомистром Вены? — спросил Керн у Рут.
— Я начинаю считать тебя кем-то более значительным. Владельцем Пратера.
Они помчались, сталкиваясь с другими, и вскоре очутились в самой гуще автомобильчиков. Керн засмеялся и выпустил руль. Рут, нахмурив брови, с серьезным видом пыталась править дальше. Но, в конце концов, она бросила это, смущенно повернулась к Керну и улыбнулась удивительной улыбкой, которая озарила ее лицо и сделала его мягким и детским. Внезапно все исчезло, даже густые брови, остались лишь красные полные губы.
Они совершили еще круг, обойдя полдюжины аттракционов и увеселительных заведений, начиная от морских львов-счетоводов и кончая индийским предсказателем, и нигде им не нужно было платить.
— Видишь, — с гордостью сказал Керн, — хотя они и путают мое имя, но мы везде имеем свободный вход. Это — высшая форма популярности.
— А на большое колесо нас тоже пустят бесплатно? — спросила Рут.
— Конечно. Как артистов директора Поцлоха. Даже с особыми почестями. Ну, пошли прямо туда!
— Сервус, Шани! — приветствовал его мужчина у кассы. — С невестой?
Керн покраснел, кивнул и не отважился взглянуть на Рут.
Мужчина взял из стопки, которая лежала перед ним, две пестрых почтовых открытки с изображением большого колеса на фоне Вены.
— На память, фрейлейн.
— Благодарю вас!
Они залезли в вагончик и сели у окна.
— Ты прости меня за невесту, — произнес Керн. — Иначе мне пришлось бы ему слишком долго объяснять.
— Зато нам оказаны особые почести: эти почтовые открытки. Только мы оба не знаем, кому их послать.
— Да, — ответил Керн. — Те, кого я знаю, не имеют адреса.
Кабинка медленно ползла вверх, и под ними раскрывалась постепенно, словно огромный веер, Вена. Сначала — Пратер со светлыми полосками освещенных аллей, которые, словно сдвоенные нити, повисли на темных верхушках деревьев; затем, будто огромное украшение из изумрудов и рубинов, — пестрый блеск балаганов и наконец залитый огнями, необъятно большой — весь город, за которым курились узкие темные ленточки заводских дымов.
Кабинка медленно и плавно поднималась все выше и выше по дуге, а затем скользнула влево, — и им вдруг показалось, что они сидят в бесшумном самолете, а под ними медленно продолжает вращаться земля, и они уже не принадлежат ей; что они летят в каком-то призрачном самолете, для которого нигде не существует посадочной площадки, и под крылом проплывают тысячи родин, тысячи освещенных домов и комнат, и везде, до самого горизонта — вечерние огоньки, лампы, квартиры и скрывающие их крыши; все это и звало и манило, но ничто не принадлежало им. Они парили в темноте бездомности. И безотрадная свеча тоски — единственное, что они могли зажечь сами.