Куин с Оливией шли за герцогом Кантервиком, когда Руперта похоронили с честью, и не в семейной гробнице, а в Вестминстерском аббатстве, как и подобает английскому герою, увенчанному славой. На его могилу установили лишь простую мраморную табличку, на которой были выгравированы его имя и отрывок странного стихотворения.
Несколько лет спустя юный поэт Ките в недоумении стоял перед этой надписью в один из долгих полудней. А еще позднее поэт Оден[7] целую неделю зачарованно размышлял над ней. Пятьдесят лет спустя в серьезной диссертации обсуждались сложности фрагментации, но все это в будущем, загадка для тех, кто интересуется изощренными тонкостями языка.
Для Таркуина Брука-Чатфилда, герцога Сконса, слова никогда не имели такой колдовской силы, как перед его второй женитьбой. До этого момента он ни разу не переживал, что не может найти нужных слов.
Всего лишь три слова, которые имели значения и которые нужно было повторять без конца. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя.
Тринадцать лет спустя
У девочки были черные как смоль волосы и белая прядь на лбу. В свои двенадцать лет леди Пенелопа Брук-Чатфилд еще не знала, хотя уже и начинала догадываться, что она была самой прекрасной леди от Кента до Лондона и за их пределами. Вишневые губы, высокие скулы и крик амазонки.
— Все ясно, — тихо сказал Куин. — Она будет внушать трепет. Женихи выстроятся в очередь, умоляя отдать ее им в жены, а потом нам придется платить ее бедняге мужу за страдания.
— Фу! — лениво отозвалась Оливия, любуясь солнечным маревом, в этот летний день дрожавшим под ветвями их любимого вяза в конце Ледиберд-Ридж. У земли плясали маленькие белые бабочки.
Пенелопа промчалась мимо, преследуя кузину и издавая пронзительный вопль, похожий на шум новейшей паровой машины.
— Мой папа тоже! — кричала она. — Мой папа свирепый!
— Ты совсем не свирепый, — заметила Оливия, перебирая пальцами пряди волос Куина. Он лежал на лоскутном одеяле рядом с ней, что-то шепча прямо в ее возвышающийся живот.
— Я просто говорю приятные слова новому ребенку. — Куин поцеловал живот. — А свирепость припасу для женихов Пенелопы.
В ветвях над их головой послышался шум.
— Осторожнее! — крикнул Куин. — Здесь мама, и сейчас ты должен вести себя аккуратнее.
— Знаю. — Этим летом часто шли дожди, и все дерево покрывала темно-зеленая листва. С ветки свесились тонкие ножки, помахали в воздухе, пока Куин не поднялся, подхватил сына на руки и бережно спустил на землю.
— Папа! — крикнула Пенелопа, подбегая к ним. Ее волосы развевались на ветру. Наверное, она опять потеряла ленту. — Тетя Джорджи говорит, ты не убил ни одного пирата, иди скажи ей, что ты делаешь это все время!