— Победа или смерть!
— Уничтожим фашистов!
Этими мыслями жили солдаты всех национальностей. Жил весь фронт. Жила вся страна.
— Солдаты ждали встречи с врагом, чтобы с ним рассчитаться.
Вначале фронт показался Бектемиру не очень страшным. Окопы, блиндажи, проволочные заграждения — это даже интересно, любопытно. Где-то неторопливо, тяжело ухают пушки, изредка нервно стрекочут пулеметы. Бектемир озирается кругом. Особенно его подмывает посмотреть вперед. Но он много слышал об осторожности, потому не решается. Наконец, терпение его иссякает и он, словно подсматривая из-за забора, вытягивает шею.
На поле, сплошь покрытом увядшей, пожелтевшей травой, боец видит два черных танка: один — накренившийся набок, другой — уткнувшийся в землю. Бектемир подобно рыбе, которая, с плеском вынырнув из-под воды, снова в мгновение исчезает, несколько раз высовывал голову… И вдруг мимо него с визгом пронеслись пули. Бектемир, выругавшись, поспешно опустился.
Сзади кто-то дернул его за ремень.
— Ты что? В своем ли уме? — молодой солдат погрозил ему кулаком. — А что, если сюда немец мины пошлет?
Бектемир, глядя на смуглого казаха, плечистого и по-видимому, ловкого, виновато произнес:
— Хотел на немца посмотреть. Увидеть его физиономию.
— Пропади он пропадом со своей харей. Зачем тебе смотреть? На свинью он похож…
— А далеко ли до немцев? — уже осмелев, спросил Бектемир.
— Четыреста шагов, — без малейшего колебания ответил казах, словно он сам только что измерил это расстояние.
— Близко, — согласился Бектемир.
Солдаты разговорились.
Бектемир узнал, что боец родом из Чимкента.
— Давай руку, брат. Земляки мы. Недалеко от нас живешь, зовут-то тебя как?
— Кулумбет.
И казах, прищурив и без того узкие глаза, заговорил о своем ауле, колхозе. Рассказал, что он уже месяц как на фронте, поведал о страшных боях, в которых участвовал, о том, сколько видел крови, скольких похоронил товарищей.
— Вот что значит фронт, — заключил Кулумбет.
Вытащив из кармана маленький шелковый кисет, вышитый, видно, с большой любовью, он протянул его Бектемиру:
— Закуривай.
— Кисет у тебя замечательный, как тюльпан весенний, — произнес Бектемир, потрогав пальцами мягкий шелк, и взял щепоть махорки для большой самокрутки.
— Земляки подарки шлют. Этот кисет чудесная девушка вышила, — вздохнув, произнес Кулумбет. — Моя же там осталась, дома. Ни письма, ни весточки нет.
— Жена?
— Да. Жена. Всего три дня обнимал. А когда уходил, много слез пролила она… Так и оставил ее в слезах. Сам голову потерял. Шутка ли. Как она теперь одна?
— Не тужи, друг, — успокоил Бектемир, стараясь говорить бодрее. — Вернешься — бутон твой, яркий, полный красоты, снова раскроется для тебя.