С тех пор гуцульские мужчины танцуют танец аркан, который, свято верят они, поднимает боевой дух и отпугивает всякого врага и прочую нечисть. В танце замыкается и снова размыкается живое кольцо, повторяются движения из стороны в сторону – совсем как было тогда. С тех пор у гуцулов есть трембиты – длинные трубы, они издают звук, очень похожий на тот, что раздался сверху, как бы объявляя: опасность отступила, можно заниматься простыми человеческими делами – играть свадьбы, справлять крестины, хоронить или колядовать.
Из всего этого для Леси-Христины с очевидностью следовало, что девку она не тронет. Есть вещи, которые даже черному мольфару с рук не сойдут. Совсем другое дело – Юрка. Юрка сам виноват, любиться с этой девкой его никто не принуждал. Не будет Юрки – некому будет и Галю обижать.
Наутро Юрка вынес бабушку на крыльцо, укутал ей ноги старым лижником и побрел в дальний угол двора к кадке с водой. Плеснул несколько раз себе в лицо, да и осел медленно на траву.
– Юрко! Юрко! – заволновалась бабка, завозилась беспомощно на лавке. – Тобі зле?[37]
– Зле, бабо, – прошептал парень и лег на бок.
На крик бабки выскочила на крыльцо Юркина мать, расхристанная, в криво застегнутом киптаре, который она впопыхах накинула прямо на исподнее. Подбежала к сыну, дула в лицо, лила воду ему на грудь. Бросилась сломя голову к гражде Леси-Христины. Та, бормоча что-то, возилась во дворе, суровой ниткой связывала в пучки для сушки канупер и зверобой. Мольфарка выслушала бессвязную речь Юркиной матери, степенно поправила на голове новую цветную хустку, купленную на ярмарке в прошлое воскресенье, и быстрым шагом пошла к соседской усадьбе. Осмотрела парня, послушала его сердце. Сердце стучало слабенько, с перебоями, руки были холодными и влажными, а на лбу выступили крупные капли пота.
Юркина мать, сидя на земле, качалась из стороны в сторону.
– Помирает, – повторяла она, – помирает. Помоги.
Юркины длинные черные ресницы вздрагивали над непривычно бледными щеками, и серая тень от них медленно расползалась по всему лицу.
Леся-Христина сбегала за мольфой, пошептала над Юркой, потрясла его за плечи и отложила мольфу в сторону.
– Помирает, – подтвердила она, бесстрастно глядя поверх Юркиной головы.
Мать и бабка страшно завыли, и нечеловеческий этот вой стоял над селом до вечера, перекрывая голоса людей, которые собирались во дворе помаленьку и шептались в растерянности. А после замолчали все – и мать с бабкой, и соседи, и мрачно, хмурясь, смотрели, как бодрым шагом возвращается из леса Гнат, Юркин отец, по прозвищу Поющий Дровосек. Он несет топор за спиной, холщовая сумка через плечо, полная душистых оранжевых лисичек, мягко бьет его по бедру. Видно, что у Гната отличное настроение, он по привычке напевает, даже слегка пританцовывает в такт своей песенке, входит в ворота, останавливается как вкопанный и смотрит на людей.