- Что стряслось-то? – теперь заволновался сын.
Всеволод Иванович усмехнулся, пошморкал носом.
- Ещё не стряслось, но скоро стрясётся, - помолчал, пожевав кончики усов, и объяснил:
- Колька возвертается. Баба евоная забрюхатела, так рожать сюда едут, в тепло.
Иван Всеволодович хлопнул себя по колену и радостно хохотнул.
- Так это же хорошо!
Отец недовольно скривился.
- Чё ж доброго-то? Бабская бойня будет. Сначала мать почнёт её учить, как надо по-старому вести себя до родов, потом начнут лаяться, нянча малыша кажная на свой лад и утягивая его друг у дружки, так что свар не оберёшься. Краля-то Колькина – зубастая, ни в чём не уступит, да и мать не переломишь. Не жизнь будет, а сплошная холодная война с горячими инцидентами. Двум своенравным бабам с одним дитём в одном доме не ужиться.
- Так ты бы их к её родителям, - выдал сын мудрый совет, родившийся в узком житейском уме.
Отец коротко засмеялся, не разжимая губ.
- Как же! Мать заблажит. Да и еврейка умная не в меру, сообразительная, не пойдёт к своим – там народу много, тесно, шумно, свободы не будет, а здесь вольготно, а мать она обговорит, окрутит по-своему, - скорый дед встал, сплюнул за перила. – Не дело так: семейные дети должны жить врозь от родителей.
Встал и сын, улыбаясь.
- Намёк понял!
Отец повернулся к нему, шутливо ткнул кулаком в мощную грудь отщепенца.
- Да тебя и не заманишь сюда ничем. Глотнул всласть широкой воли, так на домашний пирог и не поменяешься. Уезжать собрался? – спросил вдруг, догадавшись о тайной мысли любимого сына.
Тот неуверенно поёжился.
- Погожу ещё маленько. – Иван Всеволодович с самого звонка всё пытался начать разговор об отъезде, да всё не решался, боясь причитаний и обиженных слёз матери. И сейчас тоже пошёл на маленький компромисс, решив подарить родителям несколько дней. – Скажи матери, а? А то я не решаюсь.
- Сообчу, - пообещал отец. – Ты её крепко блюди, мать-то – она у нас самая лучшая. Езжай, мы здесь сами разберёмся, кто главнее, и чьё дитё. – С тем успокоенные и вошли в дом, где уже давно ждал обильный ужин с пирогами, а потом и спокойный сон с утихшими нервами.
К концу следующего дня, к самому чаёвному полднику, когда должен был решиться, наконец, щекотливый вопрос с отъездом загостившегося первенца, припёрлась материна протеже – Верка Трофимова. С первого беглого взгляда она показалась ничего, всё на месте, не вкривь, не вкось и в необходимых объёмах, и одета на аглицкий шик: в лёгком сером пальтеце с узким бесполезным воротником из крашеной норки, в такой же серой шерстяной юбке строго до полных ровных колен, в чёрных чулках в блестящую стрелочку и в чёрных высоких сапогах на среднем каблуке без всяких украшающих причиндалов, а на голове, чуть свесившись на широкие разметённые брови, чопорился широкий серый берет, в общем – вся серая. Только вырез ворота пальто неброско украшал голубой прозрачный шарфик, чуть выпяченный под подбородок, и очень подходил к густым светло-русым волосам, собранным сзади в конский хвост.