"Увы, мои дорогие родители и дорогие братья! Ваш Генрих открылся этой девушке в своей нежной любви!"
Письмо к родителям было наполнено самыми кроткими признаниями. Разве можно милых родителей, добрых христиан, верующих протестантов, огорошить вестью о том, что и мать и дочь... ("Пресвятая дева, прости мне, одинокому скитальцу Генриху, прегрешения вольные и невольные!")
По приказу Ивана Васильевича немецкой лекарке отвели "особый" двор на Болвановке, где она и занималась теперь своим заморским знахарством.
Дом был небольшой, но теплый, уютный. В горницах чистота и порядок. А главное, и мать и дочь приветливы, просты, гостеприимны. Генрих Штаден чувствовал себя у них лучше, чем дома, особенно когда сама Катерина Шиллинг уходила к соседям, тоже ливонским немцам. По его собственному признанию, он несравненно хуже чувствовал себя, когда уходила к соседям ее дочь, Гертруда, и ему приходилось развлекать мамашу.
Однако можно ли требовать у немецкого бога, чтобы все было хорошо?! Немецкий бог расчетлив и знает меру человеческим удовольствиям. Немецкий бог снисходителен только там, где немцу удается поживиться за счет других людей.
В день своего рождения Штаден закрыл шинок ранее обыкновенного. У Шиллингов в доме оставалась одна мамаша.
Штадена всегда пробирала дрожь, когда при его появлении в доме Шиллинг на него надвигалась пышная громада хозяйки дома. К тому же от нее всегда пахло какими-то едкими лекарственными снадобьями, от которых тошнило.
И теперь он стоял перед ней, маленький, неловко улыбающийся, с трудом скрывая свое неудовольствие. О, эта большая голова! О, эта прическа, напоминающая морские валы! Сильно выпуклые, шарообразные щеки и толстые губы сверкали малиновой краской и сластолюбием.
"Ради тебя, прелестная Гертруда, я готов на всякие жертвы!" - каждый раз одно и то же думал в этих случаях Генрих Штаден.
Неумеренные объятья со стороны фрау Шиллинг и нудные ласки с его стороны.
Усевшись на скрипнувшую под ее тяжестью скамью, Катерина грустно вздохнула:
- Мой друг, Генрих, в этой стране так холодно, что трудно любить, как бы хотелось!
Штаден, смиренно опустив глаза, тоже вздохнул:
- Это - страна наживы, а не любви, мейне фрау! Обладать Московией, во имя священного чувства любви, пожелаем нашему императору. На Московию посматривает жадно целая стая королей и герцогов! Нет того года, чтоб у них душа не страдала о московском добре.
Катерина удивленно пожала плечами:
- Зачем ты мне говоришь об императоре?
Штадену хотелось по возможности отдалить час любовной ласки. Он решил поведать ей одну из своих немецких тайн.