Когда адская жаровня погасла в очередной раз и кровавый туман рассеялся, я узрел, что моя комната полным-полнехонька гостей. Прошло немало времени, прежде чем стало ясно — это не тени умерших, не ангелы смерти и не похоронная команда.
Меня удостоили своим посещением почти все Блюстители плюс еще целая куча неизвестного мне люда. Только Ирлеф не было видно, ее хрупкую фигуру, даже драпированную в бесформенный балахон, я узнал бы сразу. Все они стояли вокруг гордыми победителями и свысока взирали на меня — мычащего как скотина, извивающегося как червяк.
— Ты хотел узнать о нашей жизни как можно больше, — произнес Хавр торжественно. — Такое время наступило. Сейчас ты узнаешь нечто действительно важное, являющееся такой же неотъемлемой частью существования дитсов, как Заветы. Любой человек, родившийся здесь или, как я, удостоенный статуса полноправного горожанина в зрелом возрасте, должен испить Братскую Чашу. Сделав это однажды, он навсегда обретает верность и послушание. В Чаше содержится особый напиток — зелейник, свойство которого таково, что человек, через определенный Срок не принявший его вновь, обречен на смерть в невыносимых муках, часть из которых ты недавно испытал. Поэтому в нашем городе нет ни тюремщиков, ни экзекуторов, ни палачей. Виновный в тяжком преступлении просто лишается очередной Братской Чаши. Видишь, как все просто. Хочешь жить — трудись на общее благо, повинуйся ради своего блага и блюди Заветы. У нас было подозрение, что ты не человек и не подвластен действию зелейника. Поэтому некоторые Блюстители отнеслись к тебе пристрастно. Однако эти сомнения оказались необоснованными. Ты способен испытывать страдания точно так же, как и любой из нас. Сходка по моей просьбе помиловала тебя. Сейчас ты получишь свой глоток зелейника. Однако помни — и этот, новый, Срок скоро кончится, а на следующую порцию может претендовать только тот, кто абсолютно чист перед Дитом.
Изложив всю эту ахинею, Хавр отступил в толпу, а его место занял Блюститель Братской Чаши. С трудом согнувшись, он поднес к моим губам стаканчик с той самой мутноватой бурдой, которую я недавно столь неосмотрительно выпил.
У меня не хватило ни воли, ни просто физических сил (мышцы рта и языка были до сих пор парализованы), чтобы выплюнуть это дьявольское пойло и умереть свободным человеком. Отныне я становился рабом чужого города, постылых людей и окостеневших Заветов.
Они ушли с сознанием выполненного долга, унося на лицах торжественное и благостное выражение. Остался Хавр, я и моя боль, засевшая в теле крепко, как наконечник каленой стрелы.