Мы проходим под красно-коричневой кирпичной аркой. Все строения в поселке того же цвета: кирпичные дома с невысокими крылечками и неаккуратной кровлей, несколько магазинов с запыленными товарами за грязными стеклами окон, церковь с закрытыми ставнями и высокими деревянными дверьми, запертыми на засов.
Кругом тишина и покой, которые, впрочем, не сулят ничего хорошего.
Мы останавливаемся, поворачиваемся, осматриваем пустынную улицу. Никакого движения. Не шелохнутся даже кружевные занавески на окнах.
— Здесь никого нет. — Лиза складывает ладони рупором: — Эй!
— Не надо.
Ее руки опускаются.
— Я не подумала.
— Да ладно. Просто лучше не шуметь, вот и все.
— Почему? Что тут может быть, по твоему мнению?
— Отчаявшиеся люди.
И монстры.
— Папа говорил, что поэтому нам лучше оставаться на ферме. Там у нас по крайней мере была еда. И никто не пытался отнять ее.
— Он был прав.
— Как ты думаешь, может, нам лучше вернуться?
Я ничего ей не отвечаю. Мое внимание приковано к тому, что оказывается небольшой бакалейной лавкой. Аккуратные стопки консервных банок с этикетками по кругу заполняют нижнюю треть витринного окна. Фрукты в сахаре. Нашим организмам пойдет на пользу и то, и другое.
— Ты слышишь что-нибудь?
Она настораживается.
— Нет.
— Жди здесь, — говорю я ей.
Кто-то должен охранять то, что у нас уже есть. Колокольчики едва слышно тренькают, когда я открываю дверь с такой осторожностью, будто обращаюсь со взрывчаткой. Я стою посреди местного продуктового магазина, а может, это также и лавка сувениров, что объясняет наличие здесь всех этих плетеных корзин и развешанных по стенам вышивок крестиком в дешевых рамках. Я наполняю две корзины консервными банками: клубника, персик, вишня. Прочие магазины бесполезны. В мясной и овощной лавках все сгнило. Никаких лекарств здесь нет, даже антацидных[9] препаратов. Частные дома проявляют такую же скупость, нет ничего, что можно использовать в качестве лекарств. Все, что было у людей, которые здесь жили, давно исчезло.
Под одной из стен я нахожу метлу, томящуюся от безделья. Я не прохожу мимо, откручиваю веник от черенка в надежде, что последний послужит мне в новом качестве.
Снаружи Лиза шаркает подошвами по каменной ступеньке крыльца. Уголки ее губ опустились, как у человека, погрузившегося в мрачные размышления.
— Джем, — объявляю я настолько громко, насколько хватает смелости, и сопровождаю это слово улыбкой, которая, надеюсь, не похожа на унылую гримасу.
— А хлеб… кому он нужен? Представим, что мы дети, которые едят варенье прямо из банки.
— Может, пойдем уже? Мне здесь не нравится. Слишком тут тихо, как мне кажется.