— Он один, нас трое, — говорит швейцарец.
Человек подходит ближе. Ладонью, приставленной козырьком, он прикрывает глаза от солнца. Его походка утрачивает самоуверенность.
— Чао!
Он останавливается, поднимает голову, будто ожидает, что его приветствие вернется к нему эхом.
— Привет! — отвечаю я.
Он поднимает обе руки и улыбается белоснежной улыбкой.
— Parli inglese?[20] — спрашивает его швейцарец.
Пришелец вытягивает указательный и большой пальцы, сжимая их кончики.
— Чуть-чуть.
Он — военный. Или был им. Или взял военную форму у хорошего знакомого. Или убил кого-нибудь за нее. Но его ботинки, хоть и поношенные, сидят на его ногах как влитые, что заставляет меня поверить, что он военнослужащий.
— Здравствуйте, друзья. Я иду из Таранто.[21]
— Плохи там дела? — спрашивает его швейцарец.
Солдат пожимает плечами.
— Сейчас дела везде плохи, друг.
Как выясняется, он кое-что знает о том, что для меня имеет большую важность. Пробелы в знании английского языка он восполняет итальянскими словами.
— Месяц назад пришел корабль, полный мертвых людей. Он столкнулся с причалом. Бабах!
Он изображает руками в воздухе взрыв.
— Но один на борту был живой. Сумасшедший. Он стоял на палубе и смеялся, глядя, как горят мертвецы. Никогда не видел ничего подобного.
— Вы были на войне? — спрашиваю я.
— Нет, я был здесь. Я помогал охранять наших врагов в…
— Концентрационных лагерях, — помогает ему швейцарец.
Солдат кивает, подтверждая предположение о его прошлой работе.
— Да, мы туда помещали наших врагов, когда началась война. Когда разразилась эпидемия…
Он проводит ладонью зловещую черту поперек горла.
Пока мы говорим, наступают сумерки, а вместе с ними подходит время ужина.
— Он симпатичный? — спрашивает меня Лиза.
Я смотрю на солдата и говорю Лизе правду:
— Когда-то был. У него приятное лицо, добрые глаза.
— Как ты думаешь, он женат?
— У него на руке нет кольца.
Лиза на ощупь находит велосипед, прислоненный к стволу дерева. Ее губы слегка шевелятся, когда она руками пересчитывает наши припасы. Их слишком мало, и осознание этого отражается на ее лбу морщинами.
— Мы должны предложить ему поесть? — разочарованно спрашивает она. — У нас мало продуктов.
— Он будет ужинать с нами.
— Почему?
— Помнишь, я говорила тебе, что мы должны сохранить в себе то, что делает нас людьми?
— Да.
— Поэтому он будет есть с нами.
Мужчины о чем-то беседуют в некотором отдалении, пока мы с Лизой расковыриваем консервные банки с едой. Швейцарец прерывает разговор, вытаскивает маленькую коробку и сует мне в ладонь.
— Спички?
— Достаточно подсохли, чтобы разжечь сегодня костер. Займись этим.