Вздохнув, подполковник Ерошкин тщательно затушил окурок и аккуратно убрал его в коробочку, где хранились его собратья, ожидающие своей бесславной кончины в костре. Подполковник не был скупердяем, хранившим каждую пылинку табака на черный день – к чистоплотности в лесу его приучила специфика разведывательной работы. Обрывок ткани, кусочек бумаги, оставшийся после недогоревшей самокрутки, даже спичка были не просто мусором – они были важными уликами, следами, по которым опытный следопыт легко прочел бы, что за дичь он выслеживает. А дичью подполковник быть не собирался.
– …Ну что, молчит? – с дежурной полуулыбкой спросил Ерошкин повара Садуллоева, спустившись к тому в кухню-землянку.
– Еще бы, командир, – невольно ощерив золотые зубы в ответной улыбке, ответил повар. – Молчит. Это ж рыба!
Не улыбнуться командиру в ответ он не мог физически. Было в командире что-то такое, что делало его личность очень привлекательной для окружающих. В самой тяжелой ситуации, в самый хмурый момент, когда людей сжимал страх или трепало беспокойство, стоило появиться подполковнику государственной безопасности Сергею Ерошкину и отпустить легкую, дежурную шуточку, как хмарь и грусть улетучивалась из душ людей. Словно солнце приласкало…
– Да я не про лещей, Наиль, – командир присел на грубо сколоченную лавочку в углу землянки, замолк на минуту, глядя на умелые руки отрядного повара, часто ставившего в недоумение бойцов своими кулинарными изысками из обыденных припасов, а в данный момент ловко свежевавшего и чистившего наловленную рыбу, затем огляделся. – Куда вы нашего «языка»-то подевали?
– А над ним Пашка с Мишкой работают. – Наиль, повернув голову, указал в сторону темного лаза, уводившего в глубь землянки, в качественно вырытую и оборудованную кладовую.
Командир, цокнув языком для приличия и сглотнув слюну, невольно набежавшую при запахе жареной рыбы, пойманной разведчиками этим утром, нырнул в лаз, где была устроена своеобразная гауптвахта, рядом с кладовой, в связи с большой глубиной и звукоизолированностью последней. Работать с пленными необходимо было долго и вдумчиво, частенько используя нецивилизованные методы. Ну да, с волками жить…
Глазам подполковника при свете двух сальных коптилок, сделанных из гильз станкового пулемета, предстало обыденное для военного человека зрелище: голый, крепко связанный стропами человек с деревянной колотушкой во рту. В глазах человека плещется страх, но он не сломлен, силится вертеть головой, пряча глаза от острого кончика кинжала.
Разведчик Павел Гогачев, резко повернувшись к вошедшему командиру, молча подвинул тому деревянную колоду, служившую в подвале табуреткой, и снова уставился на пленника. Его товарищ, Миша Фомчук, в упоении продолжал водить ножом перед лицом немца, затем, неожиданно, сделал надрез у века, прямо около самого глазного яблока. Обильно потекла кровь. Мешая русские и немецкие слова, обильно пересыпая речь нецензурной бранью, Фомчук резко пнул связанного в пах. Тот скорчился на земляном полу, и Ерошкин неожиданно увидел его глаза – удивительно спокойные, злые…