Нариман громко хмыкнул, потом одернул себя: «Ай Аллах, что за ерунда лезет в голову!» Ему вдруг стало жаль себя и он опять подумал о том, что поездку ему подкинули именно с той целью, чтобы убрать его сейчас подальше из института. «А если самолет разобьется?» – подумал он вдруг и тут же увидел свою фотографию в траурной черной рамке. Услышав похоронную речь, разозлился оттого, что в звучавшем лишь в его воображении голосе отчетливо узнал интонации метившего в деканы факультета Идрисова.
Отбросив одеяло в сторону, он сел на кровати, удивившись кромешной темноте, пока не понял, что сидит в тряпичных очках. Сердце бешено колотилось. Он прислушался, но кроме своего громко стучавшего сердца ничего больше не услышал. Стянул очки, сдернул с головы косынку и вновь прислушался. Из кухни не доносилось ни звука, лишь из соседней комнатушки слышалось едва различимое сопение девчушек. Нариман встал, задернул до половины гардины, лег, подтянув под голову подушку, и укрылся одеялом.
В комнату, еле слышно ступая, кто-то вошел. Но вместо ожидаемого скрипа соседней кровати он почувствовал рядом чье-то дыхание. Салима подошла к нему совсем близко, он широко раскрыл глаза, пытаясь разглядеть ее лицо. Белки его глаз устрашающе сверкнули в полумраке и, охнув от испуга, Салима отскочила от него, как ужаленная. Нариман опять сел в кровати. Разглядев сжавшуюся в комочек фигурку жены, раздраженно зашептал:
– Скажи во имя Аллаха, что на этот раз случилось?
– Нариман, ай Нариман, – приглушенно залепетала Салима, подходя одновременно поближе, – мне еще печатать надо, а Мамед телевизор смотрит. Я хотела узнать, если ты уже спишь, если мы не мешаем, а в темноте ничего не видно, вот я и подошла поближе, чтобы увидеть если у тебя глаза открыты или закрыты…
– Закр-р-рыты! – прорычал Нариман.
Салиму словно ветром сдуло.
«Что за женщина! – продолжал злиться Нариман. – Умная была ведь, начитанная. В библиотеке и познакомились с ней. Что происходит? Совсем дома засиделась. Абсолютно ничем не интересуется». Нариман встал, от злости он не мог даже сидеть, не то, чтобы лечь обратно в постель. Подошел к окну, опять раздвинул занавеси и посмотрел на пустынный двор. «Только слышишь от нее – Сара хала сказала, Мясма баджи [2] показала, – передразнил он про себя авторитеты жены. – Не поговоришь толком. Домой приходишь, от детей покоя нет. Дети уснут, она никак до постели не дойдет. Как будто нельзя утром, пока я на работе все дела переделать. Целый день ведь дома сидит…»
Жгучий стыд удушливыми волнами неожиданно накатил на Наримана, оборвав его на полуслове и заставив смолкнуть. Он медленно подошел к кровати, сел, взъерошил волосы, затем лег ничком. Нащупал подушку и зарылся в нее лицом, уговаривая себя встать. Мысленно он уже стоял на кухне и смотрел на сгорбившуюся спину Салимы, тщетно пытавшейся разобраться в его корявом почерке. Обнял ее за плечи. Посмотрел на какой странице она печатает, подсказал слово, которое она никак не могла разобрать. Потом сказал, что надо купить компьютер. Подумал о том, что нужно расспросить Салиму о том, как прошел ее день и, хотя бы раз, без раздражения, выслушать сегодняшние сплетни и передряги двора, которые в конечном счете не так сильно отличаются от тех, что он слышит в институте. А потом сесть рядом с Мамедом и посмотреть вместе футбольный матч. Он перевел взгляд на телевизор. Глаза слипались. Картинки на экране непослушно подпрыгивали.