«Ведь выспаться можно и в самолете», – успокоил себя Нариман и, прерывисто вздохнув, уткнулся носом в подушку, поняв, что до кухни он так и не дошел. Чувствуя, что куда-то проваливается, ватными руками потянул на себя одеяло, нашел косынку и очки. Привычным движением обмотал лоб, натянул светозащитные очки. Снова обнял подушку, чуть слышно всхлипнул в нее, обиженно прошептав:
– Кто сказал, что я боюсь летать?
И напоследок, подумав о том, что надо было выпить две, а не одну таблетку снотворного, уснул.
Ему приснилось, что он уже в Риме и ходит совершенно один по огромной пустынной площади. Разглядывает возвышающийся посередине обелиск и построенные полукругом здания и радуется тому, что совершенно один. Постепенно эту радость омрачает возникающий вопрос: «А где все люди?» Страх закрадывается в душу. Нариману хочется кричать, но он лишь издает какие-то слабые звуки. Пытается уйти с этой мертвой площади, но с ужасом обнаруживает, что полукруг домов уже замкнулся. Беспомощно озираясь, замечает оставшийся узкий проход между домами и бросается в него, но в самую последнюю минуту, сдвинувшись плотнее, два дома закрывают и этот выход. Нариман медленно возвращается к обелиску и, закинув голову, пытается разглядеть кого-нибудь в окнах, обнаруживая лишь сейчас, что все они задернуты гардинами из точно такого же материала, как в их спальной. Откуда-то издалека доносится слабый крик. Он прислушивается. Кто-то зовет его. Крик нарастает. Затем раздается у самого уха. Он резко оглядывается и видит, как на его голову с криком «Нариман! Ай Нариман!», падает обелиск.
Вскрикнув, Нариман проснулся и, сдернув с глаз тряпичные очки, зажмурился. Вновь открыл глаза и увидел сидящую на постели в ночной рубашке Салиму, потирающую ушибленный лоб. Откинувшись на спинку кровати и, театрально вздернув подбородок, он выжидающе уставился на жену.
– Нариман, – начала оправдываться Салима, – я тебя позвала, ты не слышал, я наклонилась, а ты вдруг резко вскочил, вот мы и стукнулись лбами…
– Ай, Салима, я и так всю ночь не спал, и так у меня голова раскалывается, – раздраженно начал было Нариман, но увидев скривившееся лицо готовой расплакаться Салимы, быстро поменяв интонации, примирительно сказал. – Ладно, ладно, ничего страшного не случилось. И за… вчерашнее, ты прости меня…, я просто уставший был. Перед праздниками всегда много работы. А тут еще эта поездка…
Салима кивала головой, тихонько шмыгая носом. Нариман потянул ее к себе, погладил по голове, по густым тяжелым волосам, рассыпавшимся по плечам. Теплая волна нежности прошлась по всему его телу. Салима прижалась к нему, потом вдруг быстро отстранилась и, виновато потупившись, сказала: