– Книга эта попала туда из Америки. Мне ее дал один старый еврей… – и Жан замолчал, видимо, вспоминая что-то.
Он не был сильно расположен рассказывать об этой истории, но я так канючил, что в конце концов Жан сдался. Правда, перед началом рассказа он заставил меня поклясться на молитвеннике, что я сумею сохранить эту историю в тайне.
Вы скажете, что благочестивый еврей не должен клясться? Но мне тогда было только 13 лет, и страшно хотелось услышать историю, которую даже Жан, обошедший весь мир, называл „страшной тайной“.
Жан попросил меня закрыть дверь на задвижку, а пока я это делал, достал из мешка изрядно потрепанный гроссбух и положил его возле книжки с картинками».
* * *
Рассказ солдата
«Это было во время моего первого похода, в 1798-м году. Наша часть тогда была расквартирована в Палестине, неподалеку от Яффо. Земля Святая воистину течет молоком и медом – если ты знаешь, под словом „дваш“ Тора подразумевает финиковую пасту. На выданные нам в качестве жалованья франки мы докупали у арабов козье молоко и финики в добавление к скромному солдатскому пайку. И вот однажды я, видно, съел немытый финик… В общем, схватил меня жуткий понос (после врачи в госпитале сказали, что это дизентерия).
Да, насчет госпиталя – меня положили в Яффский госпиталь. Когда-то он был чумным, но во время походов Наполеона туда клали и раненых, и просто заболевших.
Меня положили в совсем маленькую палату – угловую комнатку, которая раньше, наверное, была просто кладовкой. Вместе со мной в этой комнатке лежал столетний старик-еврей, который уже готовился к переходу в мир иной.
Мой молодой организм (мне тогда было только 20 лет) быстро справился с дизентерией, и я уже не бегал на двор каждые пять минут. Тем не менее выписывать меня было рано, и чтобы чем-то заняться, я стал помогать ухаживать за стариком. Он, кстати, почти все время спал, только в краткий промежуток бодрствования представился мне, как Иче-Янкель (из чего я рассудил, что он был ашкеназским евреем).
Здоровье мое шло на поправку с каждым днем, старику же день ото дня становилось все хуже и хуже. И вот однажды ночью я проснулся от хриплого зова:
– Иона! Иона!
– Что вам, Иче-Янкель?
– Подойди ко мне!
Тьма царила в госпитале и тишина, только негромко стонали и хрипели больные, да восковая свечка горела в изголовье постели Иче-Янкеля.
– Вам что-нибудь принести? – спросил я, подойдя к его кровати. В руках старика я заметил эти книги, которые ты, Мойше, сейчас видишь у меня.
– Нет, мне ничего не надо. Я уже скоро умру, я это чувствую.
Потом он приподнялся на кровати (я видел, что ему это дается с огромным трудом), и сказал: