— Нет, нет. На этот раз я не отпущу тебя!
— А как же очерк?
— Разве это важно? — усмехнулась Гуль. — Напишешь или не напишешь… Всё равно на работу тебя возьмут. Есть направление.
— Верно, — согласился я, — Но очерк я обязан написать. Это первое задание.
Гуль как-то странно посмотрела на меня. Я встрепенулся от мысли: она мне не верит!
— Ты считаешь… что я могу тебе изменить?
— Нет, — ответила Гуль. — Я так не считаю. Но сердце подсказывает мне, что ты не вернёшься.
Ну и женщины! Что только они не придумают из-за любви! Куда я денусь? Где найду ещё такую девушку? Такую работу?
— Ты, как ребёнок, Гульджан, — попробовал я её утешить. — Ну самое большее через полмесяца буду здесь.
— Пол месяца! — воскликнула Гуль. — Это пятнадцать дней. Нет, нет!
Она не могла допустить этого, и мне пришлось долго объяснять, что написать очерк, да ещё о живом, конкретном человеке, нелегко. Нужно встретиться, поговорить, понять его, что совсем не так просто, а уж потом садиться за стол и писать.
Гуль внимательно слушала меня, даже кивала головой, как бы соглашаясь, но в глазах её я читал неуверенность.
Наконец она согласилась.
— Но только десять дней и ни часа больше, — сказала она, закрывая мне рот ладошкой.
Я не возражал.
Гуль стояла на перроне вокзала и махала вслед уходящему поезду.
«Как она любит меня!» Эти слова в последнее время всё чаще приходили мне на ум, и тут же возникало сомнение: «За что?». Неужели всё тот же талант, за который со всех сторон на меня сваливается и почёт, и дружба людей, и всяческие блага и удачи? Тогда… Тогда она могла бы полюбить н талантливого инженера, и учёного…
Нет, лучше об этом не думать.
Ещё Ашхабад мелькал за окнами вагона, а я уже стал думать о возвращении. Раньше всё было не так. Уезжая на каникулы, я так торопился домой, будто кто-то всё время подталкивал меня в спину. Мне казалось, что скорый поезд ползёт, как черепаха. А каникулы пролетали, как миг. Теперь же десять дней представлялись мне вечностью (видно так всегда бывает с влюблёнными).
Я сидел в купе, но ясно видел перед собой Гуль: её глаза, улыбку, ровные, как жемчуг, блестящие зубы. Я чувствовал, что оставил что-то очень для себя дорогое. Не навсегда ли?
Мама обрадовалась моему неожиданному приезду.
— Сыночек!..
Червь вины шевельнулся во мне. Один я у них, их радость и надежда. А я, увлечённый своими успехами, даже телеграммы не дал о приезде.
На глазах мамы слёзы радости, но вина моя от этого не становится меньше.
Я показал маме диплом и первую свою книжку. Почему-то умолчал только о Гуль и о своём назначении на работу.