Что только не делали люди с городами!
Их брали приступом, жгли и отдавали на разграбление. Забрасывали ядрами и снарядами. Бомбили (и обычными бомбами, и ядерными). Подвергали ракетным ударам и химическим атакам. Устраивали в них искусственные землетрясения и наводнения. Отключали свет, воду, канализацию и тепло. Морили голодом. И снова брали приступом, жгли и отдавали на разграбление.
И что же?
Чаще всего города выживали.
Иногда казалось, что от города уже не осталось совсем ничего. Он стерт с лика земли. Сожжен дотла. Развален по кирпичику. Его артерии и вены разорваны, сердце уничтожено, мозг убит. Так было с древним Римом и Константинополем, Москвой и Дрезденом, Сталинградом и Хиросимой. И многими, многими другими городами.
И что же?
Проходило совсем короткое время, и оказывалось, что города живы и собираются жить дальше. Зализывают раны, отстраиваются, наполняются людьми, растут.
Да. Так было всегда. Но только не на этот раз.
Когда отключают воду, можно купить ее в магазине, набрать в колонке, роднике или реке. В самом крайнем случае выкопать колодец. При отсутствии электрического света, используют свечи, керосиновые лампы, масляные светильники, факела. Нет отопления — можно одеться потеплее и соорудить печку-буржуйку.
Но, когда любое мало-мальски сложное устройство или механизм в городе начинают грозить не просто травмой (так было всегда), а смертью, остаётся одно — немедленно бежать. И тогда… Без человека города жить не могут. А если и могут, то это уже совсем другая жизнь…
* * *
Было видно, что по этой дороге очень давно никто не ездил. И никто ее не чинил. Асфальт совсем растрескался, и сквозь него пробивались наружу трава, кусты и даже, кое-где, молодые деревца. Вечерело. С низкого, сплошь затянутого мутной серой пеленой неба, сеялся мелкий редкий дождик. И все это вместе: тронутый первыми осенними красками лес, вечер, заброшенная дорога и скучный дождь никак не вселяли в сердце бодрость, а в душу веселье по поводу возвращения домой.
Оба вездехода только что, продравшись сквозь лес, выбрались на дорогу и теперь стояли бок о бок, ожидая дальнейших приказаний.
— Ничего себе, — сказал Валерка Стихарь, сидевший за управлением живой машины по имени «Маша», — давненько по дорожке этой никто не ездил, не ходил… И куда теперь? Налево или направо?
— Нам бы до жилья какого-нибудь добраться, — отозвался из «Ганса» (связь между машинами была замечательная, создавалось впечатление, что говорящий находится тут же, рядом) Дитц. — А то до сих пор не понятно, где мы.
— А чего тут понимать, господин обер-лейтенант — хмыкнул Вешняк. — В России мы.