Лицо Уильяма вспыхнуло.
— Да, брат, кажется.
— Что ж, я подумаю, что можно сделать. Но не слишком радуйся — возможно, нам придется подождать, пока у нас не будет нового приора, и уже его попросить о твоем переводе.
— Все равно благодарю тебя!
Служба закончилась, и монахи друг за другом начали покидать церковь. Филип приложил палец к губам, тем самым давая понять, что разговор окончен. Когда вереница монахов проследовала через южный придел, Филип и Уильям присоединились к процессии и вышли в крытую галерею, примыкающую к южной стороне нефа. Там строй монахов распался, и они стали разбредаться кто куда. Филип направился было на кухню, но ризничий преградил ему дорогу. Он стоял перед ним в агрессивной позе — расставив ноги, руки на бедрах.
— Брат Филип.
— Брат Эндрю, — отозвался Филип, недоумевая: «Что это он задумал?»
— Ты зачем сорвал торжественную мессу?
Филип был ошеломлен.
— Сорвал? — воскликнул Филип. — Юноша вел себя безобразно. Он…
— Я сам в состоянии разобраться с нарушителями дисциплины на моих службах! — повысил голос Эндрю. Расходившиеся монахи остановились, наблюдая за происходящей сценой.
Филип никак не мог понять, в чем причина всей этой суматохи. Обычно во время служб старшие братья следили за поведением молодых монахов и послушников, и вовсе не было такого правила, что делать это мог только ризничий.
— Но ты ведь не видел, что происходило… — заговорил Филип.
— А может, я видел, но решил разобраться с этим позже.
— В таком случае что же ты видел? — с вызовом спросил Филип.
— Как смеешь ты задавать мне вопросы?! — заорал Эндрю. Его красное лицо приобрело фиолетовый оттенок. — Ты всего лишь приор захудалой лесной обители, а я уже двенадцать лет здесь ризничий и буду вести соборные службы так, как считаю нужным, без помощи всяких там чужаков, которые к тому же вдвое младше меня!
Филип начал думать, что он действительно поступил неправильно, — в противном случае почему Эндрю так взбесился? Но сейчас важнее было прекратить этот ненужный спектакль, разыгранный перед другими монахами. Филип подавил в себе гордость, покорно склонил голову и, стиснув зубы, произнес:
— Признаю свою ошибку, брат, и смиренно прошу простить меня.
Эндрю был взвинчен и намеревался продолжать перебранку, так что столь поспешное отступление противника его даже разочаровало.
— И чтобы больше этого не повторялось! — рявкнул он.
Филип промолчал. Последнее слово должно остаться за Эндрю, ибо любое замечание со стороны Филипа только вызовет ответную реакцию. Он стоял, опустив глаза и прикусив язык, в то время как Эндрю еще несколько секунд свирепо на него взирал. Наконец ризничий повернулся на каблуках и с гордо поднятой головой пошел прочь.