Взяв из кипы бумаг на коленях один из сложенных листочков, она распрямила его и принялась читать:
«Мой самый дорогой, мне пришлось уничтожить дневник, хранить его было слишком рискованно. Но я должна поговорить с тобой, и я могу разговаривать с тобой так, как я, наверное, не сумела бы, если бы мы были вместе. Прошлой ночью ко мне в постель приходил Реджинальд, я ему не сопротивлялась, хотя все мое тело сжалось в комок, но его присутствие дало мне алиби, в котором я так нуждаюсь сейчас, потому что я ношу ребенка, Ланс, нашего ребенка. Мне плохо, и мне так одиноко. О, сердце мое, в этот миг я хочу умереть».
На этом письмо обрывалось. На следующем, как и на предыдущем, даты проставлено не было. Оно начиналось так:
«Сегодня Миллисент исполняется три года. Она красивый и веселый ребенок, но такая маленькая, настоящий маленький эльф. У нее твои глаза, так почему же я не люблю ее, как следовало бы? Я намеренно не носилась с ней, пока она была младенцем, чтобы не вызвать у Реджинальда подозрений, почему я отношусь к ней иначе, чем к первым четырем, а я, как признавалась тебе, никогда не хотела детей. Наверное, я эгоистична: просто мне хотелось, чтобы меня любили, а меня не любили до тех пор, пока я не встретила тебя. Я живу воспоминаниями о наших ночах, но они постепенно блекнут и растворяются, как стирается в памяти твое лицо. Почему только я не настояла, чтобы иметь твое фото?
Я кое-что узнаю о тебе от семейства Морли. Джордж Морли говорит, что ты становишься знаменитым. Он также сказал мне, что твоя жена родила еще одного ребенка, это больно отозвалось в моем сердце, но в то же время я все понимаю».
И это письмо оказалось незаконченным. Следующее было написано на три года раньше. Оно начиналось так:
«У тебя есть дочь, мой самый дорогой. Утверждают, что она недоношенный ребенок. Доктор Миллер подтвердил мнение Пегги. Интересно, что он знает? Человек он добрый. Ребенка окрестят Миллисент, по тете Реджинальда. Он считает, что это принесет свои плоды. Он ничего не делает просто так. Ребенку две недели, и я сегодня в первый раз встала с постели.
Я опустошена во всех отношениях. Обними меня, любимый, обними, протяни ко мне руки, я так одинока. И прости меня, прости меня за прошлую ночь. Я взмолилась, что лучше бы я не встретила тебя, потому что до этого моя жизнь все-таки была сносной, хотя бы сносной, но луч света, которым ты озарил мое существование, раскрыл мне глаза на тусклую темень, в которой я проводила свои дни.
О, Ланс, Ланс».
Агнес не сразу взялась за последний листочек. Она заметила, что в свое время его смяли, похоже, смяли в кулаке, а потом снова разгладили. Она начала читать, и по щекам потекли слезы, а внутри она испытывала такое же чувство скорби и безмерной печали, которые испытывала ее мать, ту агонию, что переживала она, когда писала слова, которыми начиналось письмо: