Магнатъ

В жаркий летний день, от городских окраин к проходной оружейной фабрики приближались трое высоких, статных, и удивительно жилистых мужчин. А еще вернее, полноправных казаков – чем ближе они подходили, тем отчетливей можно было различить фуражки и широкие синие лампасы на шароварах. На проходной они и вовсе развеяли все возможные сомнения, с врожденной казачьей непринужденностью проигнорировав как турникет, так и самого охранника при нем. Миновали первый, попытались обогнуть второго…

– Ну-ка замерли! Теперь на две сажени назад. Живо!

Особенную убедительность этой просьбе придавала рукоятка револьвера, торчащая из открытой кобуры. И правая ладонь охранника, зацепившаяся большим пальцем за ремень аккурат рядом с этой самой кобурой. Казачки переглянулись, пожали плечами, и все так же непринужденно вернулись обратно, причем один успел с насмешкой шепнуть другому что-то вроде «какие грозные сторожа на фабрике!»

– Служивый, а как бы нам самого главного увидеть, а?

– Вам назначено?

– Да вроде нет.

– Запись на прием вон за той зеленой дверью.

Гости Сестрорецка опять переглянулись, на сей раз озадаченно. Затем пожали плечами, переваривая непонятный ответ, и повторили попытку:

– Да ты не понял, служивый. Мы сродственники его, нам так можно, без всяких там… Этих ваших штук.

– Запись на прием за вон той зеленой дверью.

– Да поняли мы уже, поняли. Ну а письмецо-то от батюшки передать ему можешь? Или что браты сродные до него приехали?

После этих, в сущности простых, и уж точно необидных слов, в глазах подтянутого мужчины в черной форме появилось очень нехорошее выражение. А рука, отцепившись от ремня, прочно обосновалась на ладно изогнутой рукояти револьвера. И неизвестно, чем бы закончился столь неудачно начавшийся разговор, если бы из темной прохлады караулки под жаркое августовское солнышко не вышел начальник охранной смены. Выслушал рапорт от подошедшего к нему подчиненного, внимательным взглядом буквально ощупал троицу мужчин, а напоследок даже попросил документы – видимо, захотел блеснуть перед ними своей грамотностью. Ну что сказать – блеснул, после чего ненадолго задумался, затем сделав им знак обождать, скрылся на пару-тройку минут в караулке. Вернулся с явным удивлением на лице, и как-то странно косясь на синелампасников, отрядил одного подчиненных в провожатые:

– Вас проводят.

Трое оренбургских казаков спокойно миновали грозного стража проходной, и вразвалочку зашагали, активно вертя головами по сторонам. На пути до неведомого пункта назначения им встретилось немало интересного и еще больше непонятного, но больше всего запомнилась артель юных тружениц швейного цеха, небольшим табунком направлявшаяся в столовую. И красотой лиц, и очень даже упруго-фигуристыми статями, дополненными острыми и смешливыми язычками – а еще тем, что внимание столь хорошеньких (прямо, как на подбор!) дивчин, вкупе с парой-тройкой приветливых фраз, получил только и исключительно их провожатый в черной униформе. Нет, на них тоже посмотрели… Равнодушно и мельком, словно бы на пустое место. Отчего гости Сестрорецка, немало озадаченные последним обстоятельством, почти не заметили, как поменялся их сопровождающий. И пришли в себя только при виде группы мужчин, развлекающихся привычным, и самое главное – насквозь понятным делом. У них в станице тоже любили помахать кулаками в небольшой дружеской потасовке. Правда, казаки «дружили» один на один, на крайний случай ватажкой на ватажку, а не трое против одного. Да и на руки обычно ничего смягчающего удары не одевали… Но кто их знает, какие в Сестрорецке порядки насчет таких вот немудреных мужских развлечений? Тем более что одинокий боец против такого неравенства сил явно не возражал. Хотя напор на него был весьма велик, да и удары прилетали очень даже увесистые – он же только весело скалился и постоянно перемещался, старательно прикрываясь ближним противником от всех остальных.