Она выпорхнула из подъезда многоэтажки в темноту настоянной на запахах лета ночи. Дробно простучали каблучки по асфальту.
Белые кружева блузки нежны, как прикосновение любимого, легки, как пена. Каблучки: цок, цок, цок. Сердце: стук, стук, стук. А в нем любовь, много, много любви.
И небо, безучастный свидетель всего…
Каблучки перестали выбивать торопливую дробь, распрощавшись с твердью асфальта. Осторожно ступив на высушенную дневным жаром тропинку, она томно вздохнула: «Как сладко любить…»
Вдруг белое пятнышко блузки мелькнуло у полосы кустарника. Мелькнуло и исчезло. Как-то сразу, рывком. Сдавленный женский крик никого не разбудил, даже не потревожил в засыпающих, равнодушных многоэтажках.
Сердце остановилось и бухнуло вновь, еще и еще, тревожным набатом.
Глаза выхватили из темноты мерзкую, словно паук, руку, рвущую на себя податливую паутину блузки.
Крику не пробиться сквозь чужую ладонь. Крик погиб, не успев родиться.
Треск рвущейся ткани, звериное нечеловеческое рычание… И тьма…
Там, за кругом тьмы, злобный монстр — порождение ужаса, творил страшное, грешное и отвратительное.
И его некому остановить. Некому…
Незримо качнулись во тьме ночи ветки кустов, пропуская белые клочья кружева.
Вновь по тропинке, мимо многоэтажки, по асфальту… Под тусклый свет фонаря.
Глаза — окна в отчаяние, в бессилие, в боль и страх, в отвращение к себе.
Хрупкое тело сползло по двери, пачкая ее кровью, пропитавшей волосы, стекающей по щеке…
Хлеб я пеку сама. Это единственный способ сохранить фигуру. Рецепт прост: два стакана муки, два стакана отрубей, треть пачки дрожжей, щепотка соли и щепотка сахара. Кто знаком с тестом, сообразит, что со всем этим делать…
Действительно просто, очень просто. Сложней приучить себя это есть. Мне как-то удалось, поэтому без труда влезаю в свое выпускное платье.
…И неудивительно: когда в хлебе одни опилки — на них не раздобреешь.
Опилками я называю отруби, кто пробовал — поймет, что разница несущественна.
…В тот злополучный день я сидела за кухонным столом, бережно очищая отруби от мышиных экскрементов и ломая голову над сюжетом новой книги весьма философского содержания.
"Какова мера терпимости? Нет, видимо, так: какова мера толерантности?
Да, «толерантности» — лучше. Одно и то же, а насколько умней… Где граница толерантности, отделяющая безнравственность от…"
Боже, как много срут эти мыши! А я вчера еще недоумевала за ужином, откуда в моем хлебе взялся тмин. Бедный Евгений, как он меня хвалил. Чему он радовался? Он любит тмин.
Откуда у мышей взяться тмину? Нет, это черт знает что такое! Одно говно! И я должна это есть? Для фигуры.
