Глава 1. Чарующий лик мертвеца
Живопись — это страстное молчание.
Густав Моро.
Даже на третий класс денег не хватало и, чтобы и не пришлось просить Корнтуэйта о ночлеге, Донован решил из Лондона поездом доехать только до Ноттингема, а уж оттуда на дилижансе добраться до Шеффилда. Теперь, с трудом взгромоздив на крышу кареты саквояж, Чарльз, прижимая к груди папку с офортами, занял место у окна. Господи, только бы удалось, только бы удалось…
Приглашение епископа Роберта Корнтуэйта, недавно переведенного в Ноттингем из Беверли и ставшего новым главой епархии, было тем счастливым случаем, упустить который Донован не мог. Они встретились в Лондоне, в подземной усыпальнице церкви Святой Этельдреды, где Чарльз реставрировал старые витражи, совершенно случайно, заговорили о живописи, на прощание епископ спросил его имя и адрес. И вот вдруг Корнтуэйт предложил ему, никому не известному художнику и реставратору, работу в Шеффилде, входившем в его церковный округ, и эта работа, сумей Чарльз справиться с ней, позволит ему, как минимум, год прожить безбедно.
Чтобы приехать в Шеффилд, пришлось заложить даже часы.
— Вы, небось, художник, да? — напротив него в тесном салоне дилижанса сидел грузный человек, очертания лица которого повторяли гольбейновский портрет сэра Уильяма Баттса: тот же уверенный взгляд знающего себе цену дельца, те же немного топорные черты.
Чарльз опустил глаза и тоской кивнул. Он знал подобных людей: прямолинейных, бестактных, говорящих, что в голову взбредет, нисколько не задумывающихся о чувствах собеседника. Тот и вправду, оправдывая предчувствие Донована, разразился филиппикой о вертопрахах, которые вместо того, чтобы заняться делом, избирают себе глупейшие занятия, кои и прокормить-то не могут. Донован вздохнул. Это было неправдой: на самом деле он ничего не избирал. Младший сын небогатого баронета он не мог рассчитывать даже на церковный приход, который продали ещё до его рождения. Зная склонность мальчонки к рисованию, брат отца определил его за казённый счёт в Королевскую академию художеств, и за это следовало благодарить Бога. Чарльз окончил Академию, иногда выставлялся, но успехом не пользовался: не умел потворствовать вкусам толстосумов, любил образчики давно забытой церковной живописи, работал, в основном, в католических храмах.
Между тем из дальнейших разглагольствований толстяка Чарльз узнал, что того именуют Томасом Бродбентом, он квакер, у него севернее Хай-стрит в Шеффилде банк.
— В нашей семье цену деньгам знают…
Так как Чарльз не возразил, и никто больше не поддержал разговор, банкир всё же умолк. Донован оглядел своих спутников: бледная девица с невзрачным отечным лицом казалась горничной из небогатого дома, а подремывающий джентльмен лет сорока был явно с похмелья, ибо карета дилижанса быстро наполнилась выдыхаемыми им парами джина. Донован вздохнул и обратил взгляд за окно. Там сгущались сумерки того удивительного графитового цвета, что так очаровывали Чарльза на полотне Ван дер Нера, в его знаменитой «Деревне у реки в лунном свете»: прозрачный полумрак, проступающие кружевные кроны весенних деревьев, темнеющая на фоне бледного неба островерхая крыша колокольни, отражение прибрежных кустов и туч цвета тенаровой сини и шмальты в зеркальных водах залива.
