В апреле ночи еще очень холодные. Мы лежим на нарах и жмемся друг к другу, чтобы согреться. Христя прижавшись ко мне, учит меня родному языку — ричка, чэрвона армия, ридна Украйна. Она мне не сестра, не родная, но здесь в плену, она моя семья. Под ее «гарбузы» я засыпаю. Железный стук болью врезается в голову. Голова гудит, как тот беленький железный таз, по которому стучит дежурный. Утренний кипяток и на работу. Горячая вода согревает озябшее за ночь тело.
Наш трудовой концлагерь по сбору гранат и мин на окраине маленького, словно нарисованного городка. Хорошо помню, как нас высадили из теплушек и мы шли от станции, через весь городок, так и не увидев никого из его жителей.
Мы сидим и собираем запалы, часть запалов моментальные — красные, а замедленные — желтые и синие.
Вдоль длинных столов, за которыми мы сидим, ходит жирная Эльза. Мундир с зелеными нашивками уголовницы трещит на ней по швам. Она идет, не поворачивая красной шеи, но все видит. И линька в ее руке не знает слово тишина. То тут, то там слышен хлесткий удар.
Еще к нам приходит фрау Губер. Она приводит ко мне на учебу пару — тройку новичков. И подолгу еще стоит возле меня, наблюдая за моими пальцами. Но мне все равно. Мои пальцы работают сами по себе, а голова моя занята другим.
У меня есть тайна. Там в конце длинных столов, куда почти не проникает свет, есть дверь. Она нарисована. Она, как деревянная, железными заклепками в виде звезд и с такой же кованой задвижкой. С тех пор, как Христя, рассказала о деревянном мальчике и волшебном ключе, я сразу понял. Наша дверь тоже не просто нарисована. Она дверь в огромный добрый мир. Кто — то мечтает о пайке хлеба или супа, а я о моей двери.
Раз в неделю в цех приходит гауптманн Вилли. Он идет с фрау Губер вдоль столов и считает — айн-цвай — ауфштейн, айн-цвай — ауфштейн. Малыши страшно бояться этого дня, На прошлой неделе он тоже приходил: айн-цвай — ауфштейн. Я — цвай. Но фрау Губер, положила мне на плечо свою теплую ладонь и я сел. А Иштван, мой сосед слева ушел сдавать кровь.
Самая моя большая мечта: не пайка хлеба, а ручная граната, да побольше, чтобы взорвать волшебную дверь. Но доступ на склад для заключенных закрыт, гранаты и запалы к ним пакуют немцы-уголовники.
Как только закопаю под стену достаточно запалов я отдам полячке Катаржине крестик за зажигалку и смогу взорвать волшебную дверь. Очень мало, все еще мало. Но я верю этот день настанет и я освобожу нас всех.
Католический крестик достался мне случайно, его успела дать мне женщина, при выходе из «дезинфекционной камеры», так называемого немцами душа. Это когда тебя прожаривают невыносимо горячим воздухом. Эту женщину я не знал раньше, но видимо напоминал ей сына или внука. Еще пару раз она пробиралась к нам в барак и приносила мне крохи хлебной пайки. Потом она перестала приходить.
