Там, где реки текут, там всегда есть жизнь. Жизнь дают реки.
Реки любви.
И не иссыхает река, пока живо сердце человеческое. Река любви. Она может уйти под землю, может обмелеть, почти пересохнуть в знойное лето или зарасти тиной; может на пути реки возникнуть затор из мертвых деревьев, из камней сердечных, но пока Господь дает жизнь — течет, течет река… Река любви. И дает жизнь всему…
Дели улыбалась. Семидесятидевятилетняя, со скрюченными ревматическим артритом пальцами и негнущимися коленями. Дели стояла в купальнике, погруженная почти по пояс в морскую воду. И, глядя на сверкающую под жарким солнцем рябь морской воды, улыбалась.
Она была счастлива. Да, счастлива, хоть и не вяжется это слово со столь преклонным возрастом!
С двух сторон ее поддерживали под руки сиделка мисс Бейтс и внучка Вики, которая так любезна была сегодня. Какой радостью был для Дели этот телефонный звонок Вики, когда та сказала в трубку мисс Бейтс, которая подошла к телефону, что приедет показать бабушке свою новую машину. Этот приезд Вики был настоящим праздником для Филадельфии Гордон — семидесятидевятилетней старухи с вечно холодными руками, бледным, безжизненным лицом, но яркими-яркими, посветлевшими от прожитых лет, но невыцветшими глазами голубого цвета незабудки.
Внучка Филадельфии Гордон так и не услышала от бабушки похвалы или хотя бы какого-либо замечания по поводу ее новой машины — подержанного «шевроле». А Дели Гордон совсем не интересовала машина Вики, она просто забыла обратить на «шевроле» внимание; ее интересовало одно — воспоминания. Воспоминания, которых с годами становилось все больше и больше, они теснились в ее памяти и не давали по ночам спать. И все, что она помнила — и счастливые и печальные моменты, и потеря любимых и дорогих людей, — все это было теперь для нее так живо и отчетливо, что Дели даже путалась во времени, и ей казалось, что сейчас то 1936 год, то даже 1893-й. Дели было совершенно не важно, какой сейчас год, для нее становилось все важнее одно: с кем она встретится там, когда перейдет за черту бытия? Увидит ли она своих родителей, погибших в кораблекрушении и так и не увидевших Австралию, ставшую родиной для Дели; увидит ли Брентона? Встретит ли она свою первую любовь — юного Адама? Будет ли она снова с восхищением, как когда-то, смотреть на свой давний идеал женщины — гувернантку пятнадцатилетней Дели — мисс Баретт. Да, ту самую мисс Баретт, в которую был влюблен Адам Джемиесон, ее первый возлюбленный. Первый? Нет-нет, скорее всего первой любовью для нее была живопись. Первой любовью была страсть к рисованию. Видимо, она для этого и родилась. Чтобы любить! Любить искусство, любить людей, так давно уже ушедших из жизни ее возлюбленных. Чтобы любить своих внуков. Она уже стала забывать, сколько у нее внуков, кажется, восемь. Да-да, восемь. Ах, как все-таки подводит память.
