По утрам я всегда отчаянно мерзну, вот и сейчас пальцы-ледышки, не слушаясь, скользили по холодному металлу дверной ручки.
Палата 235, пациент Куинлин, Сара-Джейн. Сколько еще дней – или часов – провисит здесь эта табличка? Сигарету, срочно! Ладно, перебьешься. И восьми нет, такая рань! В больничном вестибюле я прождала лифта ровно шесть сигарет – высмолила до самого фильтра, и что толку? Даже привкуса не осталось, лишь бледная тень воспоминания.
Что ж, надо взять себя в руки – и вперед! Прочь отчаяние, ужас и боль. Только бы не раскиснуть, не растечься потоками бессильных слез. Я должна сдержаться. Должна изображать непрошибаемую оптимистку. Стоит только стереть с лица улыбку, и демоны тут же выберутся из черных углов, куда я каждый день из последних сил их загоняю.
Я открыла дверь. Темно. Запах смерти, казалось, пропитал тут все насквозь. Задержав дыхание, я осторожно проскользнула мимо кровати, где спала моя любимая подруга, к окну, чтобы впустить хоть тонкую струйку ледяного февральского воздуха.
За шторами была припрятана коробка с ароматическими палочками. Я пошарила в ней – осталось всего три. Идиотка, не догадалась захватить еще одну упаковку. Бог даст, может, успеется? Я пристроила благовоние на подоконнике. Спичка плясала в пальцах, верткое пламя нехотя лизнуло палочку. Занялся крохотный живучий огонек, сразу разгоревшийся назло промозглому сквозняку. Я жадно втянула дымок, напоенный мускусом.
За моей спиной прошелестел голос Сары-Джейн, вернее, эхо – все, что осталось от некогда веселого голоса:
– Хочешь... нас отсюда... выкурить?..
– Валяешься в постели, лежебока? – Я постаралась, чтобы слова мои прозвучали как можно бодрее.
– Ночь любви... Шевельнуться не могу...
Даже эти две фразы вымотали ее, и глаза подруги устало закрылись. Я подошла и нежно погладила ее пылающий лоб. Кожа да кости, живой скелет.
– Подцепила Роберта Рэдфорда?
Сара-Джейн слабо повела головой. Над висками шевельнулись невесомые прядки – ярко-рыжие, они горели на бескровной коже как отблески роскошных тугих кудрей, которыми она когда-то гордилась.
– Не угадала? Так кто этот счастливец? Дуглас? Иствуд? Арнольд-Жан-Клод Шварцен-дамм?
Дрогнув, приподнялись веки, запавшие глаза блеснули. Я узнала прежний взгляд, живой, искрящийся. Она все еще боролась. Слова прошуршали, точно палые сухие листья:
– Вуди Аллен.
– Ах ты, извращенка!
Моя рука сама потянулась к столику у изголовья кровати, нащупала мягкую детскую щетку для волос. Только не застыть скорбящей коровой, не ждать, когда боль стиснет сердце. Давай, Барбара, займись чем-нибудь, двигайся! Твои бесы не спят, они всегда наготове, а неподвижную цель поразить куда легче.
