Когда я представляю свою жизнь, то мне сразу вспоминается мультик про бедную принцессу и злую колдунью, поклявшуюся у колыбели малютки сделать ее существование невыносимым. Наверняка возле моей кроватки стояла такая же злюка – с рогами на голове, крючковатым носом и выпирающим острым подбородком. Чем прогневили ее мои предки, понятия не имею, но, видимо, прогневили по полной. И она дала волю самым отвратительным чувствам. А про- ще сказать – прокляла меня с первого дня рождения.
Отца я никогда не видел. Он отказался от меня сразу же, как узнал, что мать беременна. Просто послал ее подальше, сунув в руку пару мятых купюр. Они предназначались для оплаты известной медицинской манипуляции, призванной сделать так, чтобы я никогда не появился на этот свет. Но я появился! Мать не пошла на аборт, хотя ей было всего-то восемнадцать и жила она, как сейчас принято говорить, в неблагополучной семье, а именно со старой бабкой и дедом-алкоголиком. Помощи ей ждать было неоткуда. Никто в доме не обрадовался бы пищащему свертку, никаких тебе сюсюканий и умилений. Не дали бы в морду лишний раз, и то хорошо. Однако мать решила рожать, несмотря ни на что.
В положенный срок я вылез на свет божий, посмотрел на все это безобразие и завопил благим матом. Позже прабабка говорила мне, что я уже при рождении имел чисто бандитскую физиономию. И вел себя подобающе.
– Это не ребенок, – кряхтела она, в очередной раз давая мне подзатыльник или охаживая веником по спине. – Это чистый дьявол. Тюрьма по тебе плачет, чертенок!
Она была не одинока в своих прогнозах. Мне кажется, про тюрьму я услышал сразу, как начал понимать человеческую речь. Про нее твердила мать, в отчаянии вытирая слезы с бледного, худого лица. О ней талдычил сосед, высокий, очкастый дядя Гриша, и воспиталка на пятидневке, пухлая, краснощекая Валерия Всеволодовна.
– Хулиган!
– Бандит!
– Негодник!
– Чертово отродье!
Такие эпитеты я слышал каждый день, да что там, десять раз на дню. И чем больше я их слышал, тем больше меня тянуло на разные пакости. Разбить прабабкину любимую чашку в противный желтый цветочек, любоваться на великолепные острые черепки и наслаждаться ее звериным воем. Дать в нос любимцу воспитателей, толстощекому, похожему на поросенка Васе Пуговкину, и наблюдать, как тонкие струйки крови текут на безупречно белую рубашечку. Залезть в комод, где прадед хранил припрятанную от прабабки чекушку, спереть ее, а после выбросить в мусорку на лестничной площадке…
Мои подвиги можно было перечислять бесконечно. Фантазия у меня работала буйно и бесперебойно, она цвела, как экваториальный лес после грозовых ливней. Только мать не ругала меня. После того как я получал тумаков от бабки с дедом, или после жалоб в садике и от соседей, она тихо, почти беззвучно, плакала. По ее лицу катились маленькие, прозрачные слезинки. Вид их наводил на меня тоску и безнадежность. Я совершенно спокойно сносил удары ремнем, тычки и подзатыльники, никогда подолгу не унывая. Но эти слезы… Что-то твердело у меня внутри, в груди, болезненно давя на ребра, не давая вздохнуть. Мне хотелось закричать – так громко, чтобы сбежались все кругом, вызвали полицию, пожарных, МЧС. Но почему-то я молчал и даже не пытался утешить мать или оправдаться за свои проступки.
