Тук-тук.
Бернард Вилкинс покрутил в толстых пальцах поцарапанный казенный нож, чтобы поймать солнечный зайчик.
Утро было наполнено неуловимым волшебством. Острее всего он чувствовал это во время завтрака: аромат кофе и бекона, щебет птиц; а перед ним, подобно карте, развернутой на приборном щитке машины, лежит весь день.
Этим утром, конечно, он мог себе позволить забыть о червяках и эфирных кроликах.
Была суббота, и Вилкинс собирался сегодня расслабиться и заполнить кроссворд; может быть, днем послушает репортаж по радио о бейсбольном матче, пока будет возиться в гараже. «Ангелы» провели только половину матча и доигрывали в два часа с Оклендом. Вчера вечером Даунинг попал в табло, напрочь разбив его, и толпа прямо обезумела, целых шесть минут одобрительно вопя, аплодируя, улюлюкая и топая, на трибунах образовались волнения, и пришлось прекратить игру, чтобы все успокоилось.
Вилкинс в своей гостиной тоже топал вместе со всеми, пока не выбился из сил.
Теперь он улыбался, вспоминая это. Бейсбол… в бейсболе тоже есть волшебство… даже в гостиной можно представить все это: сосиски с пивом, холодный солодовый напиток, запах скошенной травы, летние вечера.
Из детства он мог бы помнить запах бейсбольной кожи, испачканные соком травы мячи и новые перчатки. Но из той поры, когда Вилкинс играл в детской бейсбольной команде, он помнил, в основном, пикули с укропом, черную лакрицу и кока-колу в бумажных стаканчиках. Вся эта ерунда продавалась в фанерном киоске за площадкой, где играла высшая лига.
Было чуть больше восьми часов утра, и кафе Норма заполнилось людьми.
Нет ничего лучше вкусной еды. Время останавливается, когда ешь. Заботы отступают. Это как праздник. Вилкинс собрал кусочки тоста, остаток желтка, посолил его, отправил в рот и стал с удовольствием жевать. Официантка Анни положила на стойку счет, подмигнула ему и отошла, чтобы получить деньги у женщины с безумным взглядом, натянувшей на себя сразу полдюжины изношенных свитеров. Она старательно поливала кетчупом крекеры, извлеченные из корзинки, и потом по одному бросала их в сок, создавая что-то вроде газпаччо по-бедняцки.
Вилкинс вздохнул, вытер губы, оставил двадцатипроцентные чаевые, тяжело поднялся с табурета и направился к кассовому аппарату возле двери.
– Хорошо поел, – довольно сказал он себе, как будто это была ритуальная фраза. Он заплатил, скрутил из чека зубочистку и сунул ее между зубами. Распахнув настежь дверь, Бернард Вилкинс большими шагами вышел на тротуар.
Утро было теплое и ясное. Вилкинс шел к стоянке, купаясь в солнечном свете, поддернув брюки и засунув большие пальцы рук в петли ремня. Что ему было нужно, так это пара подтяжек. Ремни не годились для такого полного человека. Во рту он туда и обратно гонял зубочистку, искусно работая языком.
