Подвиг разведчика

Мальчишка долго набирался смелости.

Задать вопрос уже успели все. А кто и по два.

В классе он явно был самым слабеньким – и если его не били, то лишь потому, что драки строжайше наказывались.

– Да, мальчик, что ты хотел спросить?

– Я... Можно я только сначала объясню?

– Можно.

– Я бы тоже хотел в разведке служить...

По классу пошли смешки. Но мальчик не смутился. Он и в самом деле долго набирался смелости.

– Я читал, что в разведке главное – незаметная внешность. А я в классе самый незаметный. Но и незаметный может провалиться. И вот поэтому я хотел про пытки спросить – их очень трудно выдержать?

Это был запрещенный вопрос. Им ДОЛЖНЫ БЫЛИ запретить об этом спрашивать. Но мальчику очень важно было спросить именно об этом. Потому что он самый незаметный. И хочет, чтобы его однажды заметили и думали о нем – вот будущий разведчик.

Конечно, он мог бы спросить не при всех. Но он боялся, что потом его просто не подпустят к гостю – он все же не такой незаметный, чтобы тихонько пробраться в учительскую.

Их учительница наверняка покраснела. А как подобрался весь класс! С этого дня мальчика точно будут уважать больше. Возможно, вдохновленный этим уважением, он начнет лучше учиться, тренировать память, запишется в тир...

И ему предложат написать Письмо Президенту.

И он напишет, что хотел бы стать разведчиком.

Как Арсен Стерлин.

Сил не осталось. Их не осталось совсем – он понял это, когда из чистого упрямства сел на нижней полке и перекосил тело так, чтобы можно было смотреть в окно. И дело было не в дурной испарине, не в одновременном пробуждении дюжины болевых точек... Да какие там точки. Это были раны, скверные, растравленные «до мяса» с палачес... а с какой еще расчетливостью можно применять «третью степень устрашения» на допросах?

Но дело было не в том, что одинокая еженощная мука тянулась уже полгода и он давно не знал цены своего молчания.

Он мог молчать до смерти. Тело, и прежде-то бывшее в его глазах лишь повседневной одеждой души (хотя многие однокашницы полагали иначе), он теперь не считал своим вовсе.

Ослабела именно душа. Не разум, не воля – душа. Пашни, разбухшие от талой воды, вязкой черноземной рябью проносились сквозь нее, не радуя, перехлесты проводов змеились сквозь нее, не вызывая отклика, а переведя взгляд выше, он подумал – «верх»... Хотя увидеть хотел небо.

Мир пролетал сквозь душу; стало быть, душа обессилела до последней степени; стало быть, душа умирала, ее ничто не держало. Кроме тонкой цепи, которая тянулась от правого запястья к упору откидного купейного столика; кроме прозрачных жестких зрачков сопровождающего офицера.