Мужчина в коричневом пальто из твида ручной выделки – двубортном, с тремя маленькими, обтянутыми кожей пуговицами на обшлагах – медленно шел по улице, что спускалась по гребню одного из холмов Эдинбурга. Чайки, долетавшие сюда с берега, кружили над головой, а потом опускались на булыжную мостовую и склевывали случайно оброненные кем-то кусочки рыбы. Мужчина машинально наблюдал за ними. Резкие крики птиц властвовали над всеми звуками. Машин было мало, и город опутывала тишина. Стоял октябрь, утро только еще вступало в свои права. Прохожие встречались редко. Но по противоположной стороне улицы шел кудлатый мальчишка и, натягивая самодельную сворку, тащил за собой собаку. Маленький скотчтерьер явно не хотел следовать за хозяином и искоса кинул взгляд на мужчину, как бы прося вмешаться и положить конец понуканию и рывкам. Таким псам нужен святой покровитель, подумал мужчина. Святой, который позаботится о томящихся в неволе четвероногих.
Мужчина подошел к тому месту, где улицу пересекала Сент-Мэри-стрит. Справа был паб «Конец света», облюбованный певцами и музыкантами. Слева изгибалась петлей и убегала под мощную арку Северного моста Джеффри-стрит. В просвете между домами виднелись флаги над входом в отель «Балморал»: белый на голубом андреевский крест шотландского стяга и всем известные диагональные полосы британского «Юнион Джека». С севера, с Файфшира, дул крепкий ветер, и полотнища реяли на древках, как вымпелы на мачтах корабля, упрямо пробивающегося сквозь ветер. А ведь это символ Шотландии, подумалось мужчине. Шотландия похожа на корабль, устремленный в открытое море, на небольшой корабль, с трудом выдерживающий натиск ветра.
Мужчина пересек улицу и двинулся дальше вниз по холму. Миновал рыбную лавку с вывеской в виде позолоченной рыбы, поворот в узенький закоулок – одно из этих каменных ущелий, что ответвляются от улицы и, как теснина, бегут между выступами многоквартирных домов, – и наконец очутился там, куда и направлялся, – у ворот церкви Кэнонгейт, находившейся в нескольких шагах от Хай-стрит и отмеченной фронтоном с характерно изогнутыми боковинами. Там, где фронтон сужался, наверху, ярко блестел на фоне голубого неба золотой крест, охваченный с двух сторон так же ярко сверкавшим золоченым украшением в виде оленьих рогов – «руками церкви».
Войдя в ворота, мужчина задрал голову. Глядя на этот фронтон, можно вообразить, что ты в Голландии, подумалось ему, но слишком уж много вокруг шотландского: и ветер, и небо, и камни. Ради одного из камней он и пришел сюда – как приходил всегда в годовщину смерти поэта, покинувшего этот мир двадцатичетырехлетним. Пройдя по траве, мужчина приблизился к каменному надгробию, чья форма повторяла очертания церковного фронтона. Надпись на камне легко читалась даже теперь, двести лет спустя. Сам Роберт Бернс установил этот камень, желая почтить собрата по музе, и он же велел написать на надгробии:
