Сириус – собачья звезда

Бьют часы на городской ратуше. Над площадью — жирные птицы мира. Туристы, прохожие и зеваки глазеют на достопримечательности одной из столиц Европы.

По длинному, как кишка, гостиничному коридору вышколенный слуга катит хромированную тележку-ресторанчик. Остановившись у двери номера люкс и поправив фирменную фуражку, аккуратно стучит. Дверь открывается — на пороге пожилой человек с волевым лицом убийцы.

Тренькая бутылками и посудой, тележка въезжает в люкс. Там, в кресле, еще один человек. Моложавый и тоже с волевым лицом убийцы.

Слуга, подобно иллюзионисту, сервирует стол. Двое молча и равнодушно наблюдают за ним. Наконец слуга пятится с пустой тележкой. Пожилой тискает лакею чаевые, закрывает дверь на ключ. Плюхается на мягкий диван. Грубым движением цапает хрустальный графинчик, словно решив его придушить, как врага.

— Ну, что, Алеша? Нашу горькую? За нас? — Разливает водку, и она кипит в больших фужерах. — За нас, е'род! Бойцов невидимого фронта. Ты, надеюсь, не против?

— Я — за! — отвечает Алеша.

И фужеры с мелодичным боем…

Бьют часы на городской ратуше. Над площадью — жирные птицы мира. Туристы, прохожие и зеваки глазеют на достопримечательности одной из столиц Европы.

Приглушенный уличный прибой угасал в гостиничном номере люкс. Встреча двоих продолжалась. Пожилой, взбалтывая бутылку с яркой импортной наклейкой, хмельно болтал:

— Ты, Леха, думаешь: Платоныч пьян, как сука безродная! Нет, трезв! Как эта бутылка! Но устал! Устал, брат. Притомился душой… «Рука бойца колоть устала, и ядрам пролетать мешала гора кровавых тел». Так, кажется, ха?… Хлебнем, Алеха, заморской отравы, чтобы жить стало веселее?

— Куда ж еще веселее, — пожал плечами Алеша. — Трупы, как яблоки с яблони, падают.

— Вот-вот, — подхватился Платоныч. — Ну, ликвидировал ты этого… козла… А я, выходит, приказ не выполнил вышестоящего ррруководства? — Плеснул в фужер вязкой ликерной жидкости, нюхнул ее. — Фу, какое амбре! Как вся наша жизнь! — Выпив, пнул ногой «дипломат» под столом. — Смертный приговор растратчику и бабнику? По каким таким законам? По новым, вашим, дерьмократическим?… А он бабник. Не предатель, а любитель юбки и того, что под… юбчонкой. — Засмеялся желчно.

— Один шаг до мусора, — заметил Алеша.

— До предателя, значит? — всхлипнул злобно Платоныч. — Эх, Плахов-Плахов, выходит, я тоже мусор?… Не выполнил приказ. Может, меня тоже хотите пустить под крест? — Снова пнул ногой «дипломат». — А он, гражданин начальник, «капусты»-то нарезал. И все, что на бабу потратил, хотел вернуть. С любовью к Родине. Я все проверил: копеечка к копеечке… Как в аптеке на улице Двадцать пятой годовщины Октября. Ааа! Что с вами, молодыми да скорыми на руку, говорить? — Опять выпил. — Бррр, как сироп. Помнишь, Алеша, сироп? Четыре коп. А двойной с сиропом — восемь коп. Один стакан сладкой жизни — восемь копеек. Вот когда коммунизм был, эхма!