Поезд медленно отходил от перрона. Высунувшись из двери тамбура и не обращая внимание на ворчание бокастого проводника, Рустам Садыков махал фуражкой провожавшим его отцу с братом. И (чего уж там) в горле у него ощутимо скребло, словно застрял там какой-то колючий орех: не проглотить, ни выплюнуть. Вот и верь словам древнего мудреца Ибн-Хазма: «В разлуке три четверти горя берет себе остающийся, уходящий же уносит всего одну четверть»…
Современные центральные улицы Ташкента убегали назад, сменяясь глинобитными окраинами, утопающими в пыльной зелени садов. И Рустам отчаянно цеплялся взглядом за такие знакомые с детства детали местного пейзажа: вспыхивающие на солнце синие нити арыков; неторопливо вращающееся большущее водозаборное колесо-чигирь; терпеливый серый ишачок, запряженный в арбу, доверху груженную золотисто-песочными дынями… Правил ишачком прожаренный солнцем пацан в закатанных до колен «трениках» и тюбетейке. На шее у пацана болтался маленький транзистор. Небось, «Яллу» слушает… И вообще, этот пацан выглядел просто оскорбительно довольным жизнью. Рустам вздохнул, попытался проглотить застрявший в горле колючий орех (не получилось) и уныло побрел к своему купе.
Конечно, ничего нового тут не было — вот вы можете себе представить хоть одного солдата или курсанта, который с легким сердцем возвращается из отпуска, горя неистовым желанием поскорее вернуться к исполнению своих служебных обязанностей? Если найдете хоть одного — можете смело рекомендовать такого уникума для занесения в книгу Гиннеса, а Шерлок Холмс в таком случае — сущий салага по сравнению с вами.
Но что с того самому-то солдату? Ведь каждый переживает эти горькие минуты сам, лично — и дела ему нет никакого до переживаний всех остальных. Попробуйте-ка успокоить смертельно больного увещеванием в том смысле, что не он первый, не он последний. Что, легче человеку станет? Можно даже предположить, что и думают все в похожих ситуациях похожим образом, так что с того? Все равно каждый думает САМ. И каждый уверен, что только ему одному такие мысли в голову и приходят. Вот и сейчас: трясся бедный Рустам в душном, прокаленном солнцем вагоне, и страдала его душа, которую раздирали на части, словно злые шакалы, непримиримые противоречия. И каждый такой шакал старался оттяпать себе кусок Рустамовой души, да побольше.
Сомнение первое: да тем ли я, шайтан меня укуси, занимаюсь?! Ведь войны-то не будет, так чего на это дело всю жизнь тратить? Ну какая сейчас может быть война? С кем? Да кто на нас может осмелиться хоть вякнуть, на такую державу?! Китай? Да они еще полсотни лет от своей «культурной революции» очухиваться будут. Вон, попытались они на Вьетнам полезть — и то огребли по полной программе. Вьетнамцы им банок накидали! И что, после этого у них ума хватит на НАС рыпнуться? Так, с этими ясно. Кто там еще остается? Немцы, французы? Ой, да не смешите меня — прошлый век на дворе, что ли… Остаются Штаты. Ну, тут уж… Если что и начнется, то наш брат и не пригодится — ракетчики да подводники будут разговоры вести. Ну, стратегические бомберы еще может, чего успеют скинуть — да и то не все, а только кто на боевом дежурстве в небе висит. Ну так и американцы ведь не чокнутые: понимают же, что при таком раскладе им тоже ни фига не светит, так что и пробовать не стоит. Значит, дальше будет что? Будут ракеты совершенствовать, да друг за дружкой следить, чтобы сдуру никто не пальнул, потому что если ПОЙДЁТ, то уже не остановишь.
