Бабушка, когда была недовольна, посвистывала сквозь дырочку между двумя верхними зубами — сейчас она была недовольна медленной ездой, плохой дорогой и, возможно, его с братцем поведением. Оба выказали недостаточное почтение уже тем, что обнаружили нежелание ехать на фабрику именно в тот час, когда обычно им предстояла игра в бильбоке; именно в этот час бабушка решила лично своим посещением оказать покровительство изготовлению российского сукна. Фью-ить… — тихонько, — фью-ить… И тут резко ударил хлыст: «Вщюк!» Удар хлыстом прозвучал, как выстрел, передняя пара тоже характерно вскинула головы, хотя хлыст прошёлся по средней паре, на передней-то сидели форейторы. Пошли резвей. Фью-ить! Фииии-юю!
— Она слишком молота, штопы понят фею тяжест миссии, которая фослошена на неё потом, и фитит в сфоей сутпе только плагофоленне Пожье и нишего полее. А Пожьим промыслом упрафляю я сама. Мне полее не на кого полошится, кроме как на Пога и на самоё себя. Муш мой меня остафил, трузей я по сфоему положению лишена, остается только покорится сутпе, нисколько не шелая исменит её по сфоему усмотрению. Но моя сопственная сутпа, сутпа принципала, ничто по срафнению с сутпою России, которую я толжна ешетнефно и ешешасно оперегат от несчастий, — бабушка несколько раздражённо проговорила все это Зубову, полагая, что внуки за шумом езды ничего не услышат. Или же раздражение оказалось слишком велико, чтобы бабушка дала себе труд сдерживаться при своих.
Бабушка иногда любила представляться беспомощной вдовою перед ближними людьми, только перед ближними, потому что пред остальными она не могла предстать иною, кроме как самою сильною в целом мире, но ближние прекрасно понимали, что та представлялась — не перед ними, знающими её уж очень хорошо, — перед самою собой; развлекалась; оставалось не очень горячо поддакивать, потому что слишком горячее согласие могло не понравиться.
— Да, Ваше Величество, я понимаю, — громко сказал Зубов, видя, что они с братцем слушают, и, разумеется, никак не реагируя на произнесённое «мой муш меня остафил». Они же с братцем сделали безразличный вид, хотя оба, разумеется, держали — как это по-русски? — оба держали ушки на макушке. А он — особенно, поскольку бабушка говорила именно о том, что его интересовало сейчас более всего на свете — о его свадьбе и о его невесте.
— И, как фсекта, мне самой пришлое телат фыпор. Я стелала фыпор, рукофотстфуяс не прет поштениями фнука, но преште фсего интересами косутарства. Любоф… Любоф, мой милый, хорошая штука, но любоф не потшиняется саконам, а я, как фсекта, в полном отиношестфе, присфана. Потом потфорстфофат исклюшително саконным телам, шеланиям и полошениям вещей, — тут во взгляде бабушки сверкнул настоящий гнев, словно бы даже не любовь, а само это слово вызывало крайнее её неудовольствие.
