В Начале был Заговор: силы бытия против сил небытия, силы творения против сил покоя.
Их было трое, и это предопределило неотвратимость Заговора: двое должны были объединиться против третьего.
Они были единым целым, и это предопределило необходимость предательства: удар должен был быть внезапным и безжалостным.
Они были абсолютом, и это предопределило, что кому-то предстояло стать жертвой, из которой и возникнет бесконечность.
Они были обречены на потери.
Тот, кто много позже возьмет себе имя Итиро, лишился сердца.
Та, кто много позже получит имя Никки-химэ, лишилась глаз.
То, что оставалось безымянным, плавало в океане собственной крови. Оно еще не было мертво, но кровь истекала их ран, превращаясь в душу и свет мира, аниму, основу всего, что будет создано.
Абсолют исчез, породив бесконечность космоса, бесконечность живого и бесконечность разумного.
Шестьсот тысяч душ было создано, шестьсот тысяч сфирот совершали круговращение, вселяясь в тела рождавшихся и покидая тела умерших.
И прежде был сотворен Адам Кадмон - изначальное существо, семя, из которого проросло древо Человека.
Но лежащее в основе мира преступление постепенно разъедало созданную бесконечность, подтачивало мироздание, и вот уже угасал свет, уходило в никуда щедрое море творения, отступало от своих берегов, оставляя после себя лишь техиру - ничто, иссохшую землю, потерявшую цель и смысл существования.
Мир старел и умирал. Старел и умирал. Крошился, словно древний глиняный кувшин, рассыпался на клиппоты - осколки того, что только казалось реальностью, но было лишь сном.
Требовалось вдохнуть в него новую жизнь или... или дать ему умереть.
Теперь их оставалось двое - Бессердечный Принц и Слепая Принцесса.
Чаши весов, на которых взвешивалась дальнейшая судьба мира, уравновесились.
Поэтому был необходим новый Заговор - друг против друга.
АВЕЛЬ
1
- Сейчас не время и не место об этом говорить, - заметил отец, в очередной раз доставая из кармана плаща так и не распечатанную пачку ароматических палочек.
- Я беспокоюсь, - голос мамы, сухой, скрипучий, чужой и пугающий. - Ты слишком занятый человек. Для тебя работа - и жена, и ребенок...
Даже отвернувшись к стеклу, Сэцуке хорошо представляет их лица. Увядшая роза - это мама, звенящий стылыми листьями лавр - папа. Два чуждых друг другу растения на пороге долгой зимы.
- Если бы не моя работа, то ты...
- Говори, говори, - скрип нарастает, как будто голосовой процессор начинает искрить от волнения. А возможно, так оно и есть.
"Мама, перестань", - говорит своему отражению Сэцуке, ежится и крепче прижимает Эдварда к груди. Тот недовольно шевелится, двигает лапами.
