Секретарь начальника Третьего отделения – шатен лет двадцати пяти, занимавший небольшой стол в самом углу приемной, – что-то быстро писал на листке бумаге.
– Как он сегодня? – не без робости спросил Кирилл Бобровин.
– Не в духе, – подавив вздох, ответил тот, – только что от государя.
– Что-то серьезное?
– Был еще германский посланник… Так и пришел в придворной одежде на службу, не переодевшись. Видать, крепко ему досталось, – добавил секретарь сочувствующим голосом.
Бобровин понимающе кивнул – там, где задействована Германия, вопросы всегда серьезные.
Пошел уже четвертый год, как он занимал должность начальника первой экспедиции Третьего отделения собственной Его императорского величества канцелярии. Работы было невпроворот! Экспедиция ведала всеми политическими разбирательствами, через нее проходили дела, имевшие «особо важное значение»: наблюдение за общественным и революционным движением, организация политического сыска и следствия, осуществление репрессивных мер, надзор за состоянием мест заключения, а также сбором сведений о злоупотреблениях высших и местных государственных чиновников.
– Теперь можно, Кирилл Федорович, проходите, – проговорил секретарь.
Мысленно перекрестившись, Бобровин коротко постучал в массивную дверь, обитую шпоном из черного дерева, и вошел в просторный светлый кабинет с высокими потолками, оклеенный темно-синими обоями.
У распахнутого окна он увидел высокого человека лет пятидесяти, в темно-зеленом полукафтане обер-гофмаршала со скошенным стоячим воротником. Этим человеком был начальник Третьего отделения, действительный тайный советник, граф Александр Петрович Уваров.
– Вы получили от нее послание? – спросил хозяин кабинета, неторопливо шагнув от окна.
На золотое шитье обер-гофмаршальского мундира упал тонкий лучик солнца, протиснувшийся между занавесками.
– Так точно, ваше сиятельство, – с готовностью произнес Кирилл Федорович, чуть подавшись вперед.
Бобровина всегда раздражала манера графа разговаривать с ним у открытого окна. При этом он зачастую не мог рассмотреть его сухопарого лица, спрятанного в густой тени. В такой момент оно представлялось ему необыкновенно хищным, каким может быть только у филина, затаившегося в густой кроне трехсотлетнего дуба.
– Давайте его сюда, – произнес граф, протянув руку.
Кирилл Федорович сделал несколько поспешных шагов в глубину кабинета и протянул большой конверт из плотной зеленой бумаги, с открыткой внутри. Оказавшись на расстоянии вытянутой руки, он мог увидеть, что за последние дни Уваров слегка осунулся, а в густых бакенбардах даже различил несколько седых волос, – надо полагать, для скверного настроения были основательные причины.
