Зимние каникулы (Перуанская) - страница 2

Хорошо еще, что у Люськи Майя не выпила ни капельки: была только водка, а она ее в рот не берет. А то из-за одной какой-нибудь рюмки всех собак бы на нее навешали. Спьяну упала, спьяну и в больницу угодила, вон какая нынче молодежь, девки не лучше парней: у Майи в подъезде лифтерша вечно гундосит, когда из лифта вываливается запоздалая шумная компания. Мешает им молодежь.

Все на этом свете устроено плохо и несправедливо.

С институтом покончено, и совершенно неизвестно, что теперь делать. На Майю опять навалилась тоска. Эта почти непроходящая тоска и погнала ее вчера к Люське: в ее доме, между прочим, никаких лифтерш, а родители уехали в санаторий. И Майе был обещан какой-то Вадим, ради Майи Люська его пригласила, чтобы развлечь подругу и отвлечь.

Развлек. Отвлек. Майя не знала, на кого злиться: на себя, на Люську?.. На кого теперь ни злись...

Дома до вечера ее не хватятся. «Иду к Люське, останусь ночевать». Люська жила в Теплом Стане, переехала туда в десятом классе и целый год ездила в школу на Пресню, не захотела переводиться. Когда Майя говорила матери и бабке, что едет к Люське, только тем и можно было их умиротворить, что не поедет оттуда на ночь глядя домой. Им вечно мерещились разные ужасы на долгой дороге от Теплого Стана. Да и вообще откуда бы то ни было. Куда ни пойдешь, сиди как на иголках. Опоздаешь на полчаса, начинается: и не думает она ни о ком, и ничего ее слово не стоит, и никак ума не наберется... Майя в долгу не остается: а вы мне жить не даете, забыли, что сами были молодые. Тут, конечно, мать не удержится: никому не пожелаем нашей молодости, – это ее больное место, ей всегда обидно, что ее молодость пропала зазря – из-за войны, блокады, послевоенной разрухи. Будто кто-нибудь ее одну нарочно обидел. Кончается все ссорой, каждый своей дверью: хлоп, хлоп, хлоп.

– Господи, – сказала Майя вслух, но ее никто не услышал. Все еще спали.

Господи, вздохнула Майя, на этот раз про себя. Своих же, самых близких людей приходится теперь больше всего бояться: сколько раз тебе говорили, предупреждали, зла тебе, что ли, желали?.. И пойдут.

А они еще главного не знают.

Лучше бы совсем, насмерть разбилась. И ничего бы тогда не было. Ни института, из которого ее исключили за неуспеваемость, ни больницы, ни мерзкого, пошлого Вадима.

Вся картина встала у нее перед глазами: как она сорвалась с места, когда Вадим ни с того ни с сего вздумал ее лапать, тащил в другую, темную комнату (за кого он ее принял?!), как она от него отбилась (а он в пылу жестокого разочарования грубо обругал ее), выскочила в переднюю, а Люська за ней: да ты что? да куда ты?.. Сдурела, что ли (это уже поостывший Вадим возник в проеме двери, загородив его плечами от косяка до косяка, а головой едва не упираясь в притолоку)?.. Она не отвечала, лихорадочно, не попадая в рукава, одевалась, и ей мерещилось, что франтоватый Вадим насмешливо смотрит с высоты своего великолепного роста на ее старенькую, еще школьную шубейку.