— Так я и знала, — сказала я.
— Вы уверены? — спросил полицейский.
— Абсолютно уверена.
— И вы согласны письменно подтвердить, что это не ваш сын?
— Согласна, — сказала я и взяла мужа под руку. — Пойдем отсюда, Миклошка.
— Благоволите обождать минутку, — вмешался полицейский и достал какую-то бумагу с отпечатанным на машинке текстом.
Стоит невзлюбить человека, и обнаруживаешь в нем все новые и новые недостатки. Поначалу мне казался невыносимым педантизм полицейского, но сейчас он превзошел все рекорды своей приторной учтивостью.
— Не хочу вас задерживать, однако в интересах следствия вынужден поставить в известность, что вчера, когда мы вскрыли могилу, Ференц Палик дал официальные показания, что это ваш сын.
— Кто он такой, этот Палик? — спросила я.
— Тоже студент.
— Он сказал неправду. Я знаю всех однокурсников Денеша.
— Не похоже, чтобы он хотел ввести нас в заблуждение, — возразил полицейский.
Он отличался не только педантизмом и гипертрофированной вежливостью, но и упрямством.
— Сразу видно, что у вас нет детей, — раздраженно ответила я. — Для подростка важнее всего как-то выделиться, привлечь к себе внимание.
— У него не было никаких причин врать, — с тупым упорством твердил он.
— Врать можно и без причины.
— Но у него была причина говорить правду, — стоял он на своем.
— Или были причины обхитрить вас.
— Я всего лишь выполняю свой долг, — тихо произнес он. — Пожалуйста, не ставьте мне это в вину.
Обиженно отвернувшись от меня, он зачитал протокол, из которого следовало, что находящийся в предварительном заключении Ференц Палик опознал на трупе костюм из такой же точно ткани «в искорку», как тот, что был на Денеше Мозеше. Этот костюм хорошо запомнился свидетелю потому, что он, Ференц Палик, укрывался вместе с Денешем Мозешем почти неделю в табачной лавке на улице Ганц, дом 3. Пострадавшего он последний раз видел за полчаса до гибели. Сам он отлучился домой поесть, и в это время табачную лавку разбило снарядом из танка. Когда Ференц Палик прибежал обратно, дом уже горел.
— То есть его не было там, когда стреляли по табачной лавке, — уточнила я.
— В тот момент его действительно там не было, — подтвердил полицейский.
— Так я и знала, — сказала я. — Пошли отсюда, Миклошка.
— Сейчас, Шари, — пробормотал он, не двигаясь с места. — Позвольте взглянуть на этот протокол?
— Сделайте одолжение, — ответил полицейский.
Я с тревогой смотрела на мужа. Мне было знакомо это выражение его лица: на виске запульсировала жилка, ноздри задвигались, ритмично втягивая воздух. Вся жизнь Миклоша протекала в архивах. Он взял протокол за два противоположных уголка и развернул его с такой бережностью, словно письмо Петрарки, адресованное Кола ди Риенци.