— Ничего я не пропитывал, — нежно огрызнулся Саня. — Оторвал, как обычно, свернул и поджег.
Через минуту вся камера наполнилась светлым, чистым дымом, сладким, с марципановым привкусом. Он обволакивал зэков спасительной теплотой и благоговением. Камера замерла в торжественном страхе, молча дожидаясь, пока серая палочка не истлеет в пепел. Саша и Сергеич крестились. Ирискин, словно исподтишка, тоже чертил крестик пальцами на груди. Жарецкий ошарашенно щурился. Умар и Бесик молча уткнули глаза в пол.
Но как только бумага прогорела и ладан рассеялся, тут же начались безбожные эксперименты Гены и Артура. Рулон бумаги был обнюхан, подожжен, потушен и обнюхан вновь. Но лишь привычная гарь резала обоняние каторжников. Тщетно провозившись с бумагой, Ирискин и Жарецкий в смешении чувств расползлись по своим шконкам.
— Саня, а что такое «рабь»? — Умар подошел к учителю, со счастливой улыбкой расплывавшемуся на нарах.
— В смысле?
— Ну, здесь. Нощ, лядэная рабь канала. Что это за лядэной раб?
— Это не раб, это ледяной блеск, — тихо вздохнул Саша.
— От души, братуха. — Ингуш замялся и продолжил: — Ты же знаешь, у меня жена русская, значит, дочка тоже, выходит, русская. У меня в этой жизни только они остались, больше ведь никого. Все эти мои земляки, братья потерялись. Нет у меня никого. Зачем я мусульманин буду? Ты только никому не говори, но я вашу веру хочу принять.
— Креститься хочешь? — Саша понимающе перехватил взгляд Умара. — Точно решил?
Ингуш молча кивнул.
В девять вечера в хату зашла проверка. Арестанты построились. На Жарецком,
Ирискине и Бесике сияли новенькие медные крестики, которые регулярно раздают зэкам местные священники.
— В камере шестеро, все в порядке, — доложил дежуривший по камере Сергеич, ласково обводя взглядом новообращенных в Веру Православную.
//__ * * * __//
Закончилось Светлое Христово Воскресение. Уже за полночь, когда все соседи дрыхли под казенными одеялами, Сергеич поднялся со шконки и просунул ноги в старенькие вьетнамские кроссовки на потертых резинках — предмет горькой памяти.
На второй день пребывания в тюрьме «ночной губернатор» продиктовал адвокату список необходимых вещей, которые супруге следовало ему передать. Номером один значились кроссовки. Спустя неделю жена прислала однорукому сидельцу в посылке кожаные кеды на шнурках. Он смотрел на подарок с тупой душевной болью обреченного на одиночество. В этой жизни у него больше никого не осталось. Супружний презент он обменял у сокамерника на ношенную клеенчатую обувь без завязок.
Порывшись несколько минут под шконкой, Сергеич достал вчерашнюю лампадку, зажег ее лишь пятой спичкой. Губы беззвучно шептали молитву, высокопробное счастье чудесным теплом лампады разливалось по телу. Слова его эхом отразились за спиной. Рядом стояли Саша и Умар. Взгляды троих были устремлены на решетку, в просвете которой стояла выцветшая иконка с образом Спасителя. Шепот стал звучать громче, голосовым накатом возвеличивая слово.