«Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ. И сущим во гробех живот даровав!» Раз за разом Кума подхватывал Саша, охваченный спасительной силой, сокрушая стены каземата в тленную условность. Умар поспевал только за окончаниями. Они не слышали стука вертухаев в «тормоза», не слышали окриков и матерных угроз. Они не видели решеток, не видели стен. Свободны, живы и счастливы как никогда раньше.
Анатолий был не по годам умен и солиден. В общественных связях юноша интриговал лет с шестнадцати в должностях помощников приблатненных политиков и политизированных блатных. Через пару лет он уже обзавелся специфическим словарным запасом, нужными знакомствами, а также уважительным доверием непосредственных руководителей за щепетильность в обосновании каждого украденного у них доллара — качество, иногда принимаемое за порядочность. В двадцать лет у него было три составляющих успеха профессии: избыточный вес, борода и зачаточный, но прогрессирующий алкоголизм. Благодаря стодвадцатикилограммовой массе и непропалываемой поросли на щеках и подбородке Тосик искусно скрывал свое юношество, камуфлируя его лишним десятком лет. Слова Гоголя «толстые умеют лучше на этом свете обделывать дела свои» Тося ударно доказывал собственным примером.
Бороду Тося отпустил или по мудрому совету, или по интуиции. Ничто так не скрывает истинный возраст, не прячет ужимки и суету морщин, но зато придает ее обладателю степенности, надежности, уверенности и консерватизма в убеждениях. Некоторым в своих зарослях удается прятать жадность, блуд и подлость, которые дружно выпирают корявой карикатурой, стоит лишь удалить волосяные насаждения. Детское пьянство, пока единственный значительный Тосин порок, являлось для молодого человека инструментом коммуникации с нетрезвым миром политики и бизнеса. И вправду, делать карьеру печенью в наше время куда достойнее, нежели другими органами. Кроме прочего, в переговорах благодаря мощным жировым отложениям разум Анатолия обладал заветной форой над более тощими собутыльниками. Толя сидел напротив меня, азартно потребляя двойной вискарь, обтирая рукавом жирно-потливый лоб, не смущаясь тридцатиградусным июньским зноем. Рядом с ним, посасывая мате, угрюмо жался его новый приятель Алексей, которого Тося зачем-то все время хлопал по спине.
Леша был тяжел и надменен, словно изображал сумоиста перед схваткой. Его комплекцию уродовала неестественная борьба железа с упрямым процентом жирности, лоснящим квадратные щеки бизнесмена. Черные волосы, аккуратно уложенные и зализанные, открывали мощный лоб, накатывающий на маленький, но аккуратно круглый зрак. Леша постоянно морщился, что отмечалось подергиванием кустообразной шерстяной перегородки между бровями. Лицо Алексея мимикрировало, как будто его хозяин игрой физиономических мышц пытался изображать то суровую брутальность, то философическую проницательность. Леха был завешен брендами, как манекен в турецкой лавке. Он был моден, но приторно-ярок, что, впрочем, сливало его с толпой завсегдатаев ночных клубов.