— Какая разница! Графиня, княгиня… Короче, это не салонная лирика.
— Сдаюсь, сдаюсь, — поднимает руки Костя. — А о моем предложении все-таки ты подумай.
— О каком предложении? — непонимающе хмурит густые брови Дима.
— «Уж эти мне поэты», как говаривал Евгений Онегин. Живешь в мире грез, а реальная жизнь…
— Выражайтесь яснее, — подражая Геннадьевичу, велит Дима.
— Я говорю о хате, — терпеливо напоминает Костя. — И, повторяю, мужчина должен сделать первый шаг, понял?
В черных глазах Димы самый настоящий страх.
— Слышь, я боюсь, — признается он. — Наверное, я дурак, но мне страшно.
— Чего? — шипит возмущенный Костя.
— Ну, это… Вдруг у меня не получится?
Дима нервно хихикает.
— Ну-у-у, — не находит подходящих к случаю слов Костя.
— Нет, ты ничего такого не думай, — торопится Дима. — У меня все в порядке, но Лена…
— Понятно, — рубит воздух рукой эксперт Костя. — Но, знаешь, не войдя в воду, не научишься плавать, так?
— Так.
— Следовательно, нужно решиться. А то, гляди, разовьется какой-нибудь комплекс.
— Ты только меня не пугай! — самолюбиво вспыхивает Дима.
— Нас всех без конца пугают, — хмыкает Костя. — «Имфаза, имфаза…»
— Так это для стариков.
— И выкачивание денег из бедняг-импотентов.
С бессердечностью молодости оба хохочут и не собираются объяснять родителям Кости, когда те приходят пить чай, что их так рассмешило.
Теплый, душистый апрель пролетел, как всегда, мгновенно. Начало мая было традиционно холодным и сумрачным. По небу лениво ползли серые, мрачные тучи, то и дело срываясь ледяным внезапным дождем. Прохожие, съежившись, короткими перебежками пробегали открытые пространства и, торопливо сложив мокрые зонтики, ныряли в спасительное метро. Московские власти сразу после праздников безжалостно выключили батареи, по районам с садистской неторопливостью отключали горячую воду, садоводов пугали возможными ночными заморозками. Вся Москва чихала и кашляла: по городу катился очередной грипп.
Болела Наталья Петровна, болела, заразившись, от нее, Лена, в лежку лежала вся семья Кости — заразу принес в дом общительный Иван Николаевич; у Димы пока держались — в основном благодаря чесноку.
— Так пахнет же! — бессильно возмущался Дима, отбрыкиваясь от очередной дольки.
— Не важно! — сурово говорил отец. — За щеку — и в метро! У самой школы выплюнешь и закусишь «тик-таком».
— Все равно остается, — чуть не плакал Дима. — И во рту противно.
— Экзамены сдавать надо? — задавал риторический вопрос отец и сам на него отвечал. — Надо! Учиться — не целоваться. Вызовут к доске — дыши в сторону. Сам говоришь, что не ходит полкласса.