Кольцо с печаткой, которое она подарила ему, сверкало на его руке. Ей захотелось сорвать кольцо с пальца и выбросить из кареты. Но тогда ей следовало бы выбросить также и золотые карманные часы с ониксом. И прогулочную трость, фарфоровая ручка которой была покрыта изумительно синей блестящей эмалью. Совсем как его глаза.
Сколько подарков на Рождество и на дни рождения! Сколько практически откровенных попыток заявить свои права на его персону! Как будто кусочки металла или керамики могут каким-то образом изменить сердце мужчины.
— Я больше доверяю вашим суждениям, когда вы не в таком жизнерадостном настроении, — заметила она.
— Жизнерадостность — серьезное обвинение. — Фиц улыбнулся. — Много лет никто не упрекал меня в том, что я не утратил способности радоваться жизни.
Ах, эти его улыбки — она привыкла считать их вехами, указывающими путь в скрытый рай, а на самом деле все это время они были лишь указателями с надписью: «Собственность Изабелл Пелем Энглвуд. У нарушителей будут разбиты сердца».
— Ну, в последнее время кое-что изменилось.
— Пожалуй, вы правы.
— Я уверена, что вы уже снова побывали у миссис Энглвуд. Что она думает о шестимесячной отсрочке? Полагаю, она страшно недовольна тем, что ей приходится ждать.
— Вы моя жена, Милли, а значит, первенство принадлежит вам. Миссис Энглвуд понимает это.
Что-то в тоне его голоса заставило ее сердце замереть на мгновение. Она отвела взгляд.
— Я охотно уступаю первенство ей.
Фиц поднялся со своего места — он сидел напротив — и уселся рядом. Как супругам, им вполне естественно было располагаться в карете именно так. Но когда они куда-либо ездили одни, он всегда усаживался напротив. Очевидное напоминание о том, что в истинном смысле этого слова мужем ей он не является.
Он обвил рукой ее плечи. Его близость, к которой она не привыкла, сейчас была ей просто невыносима. Милли захотелось распахнуть дверцу кареты и выпрыгнуть на ходу. Ее согласие соблюдать их договор не давало ему права прикасаться к ней до наступления условленного времени.
— Не надо так сердиться и расстраиваться, Милли. Все еще может разрешиться самым замечательным образом — у нас родится ребенок. — Вторая его ладонь легла на ее предплечье, его пальцы обжигали ее сквозь тонкую ткань рукава. — Я никогда вас не спрашивал, вы хотели бы мальчика или девочку?
— Не думала об этом.
— Вы будете замечательной матерью, Милли, доброй, но строгой, заботливой, но не навязчивой. Ваш ребенок станет очень счастливым, уверяю вас.
Где-то в глубине души — в самом крошечном, потайном ее уголочке — Милли всегда хранила надежду, что, может быть, когда они наконец-то осуществят на деле свой брак, вступив в супружеские отношения, их соитие и явится тем главным компонентом, который разбудит их чувственность. Но теперь оно станет лишь биологической функцией. Какая тоска!