Я разрываюсь между своими близкими, бытом и потоком больных, которых принимаю каждое утро[18].
Как‑то летом стою в магазине, в хвосте очереди. Какой‑то верзила лезет за колбасой к прилавку, отталкивая безропотных старушек. Я прошу его встать в очередь. «А тебе, жид, что, больше всех нужно?!» — оборачивается он ко мне.
В ответ на оскорбление моя правая рука автоматически сжимается в кулак — рефлекс, воспитанный годами унижений. Ещё секунда — вспыхнет драка.
И тут, отец Александр, я вспоминаю вас, Евангелие, заповеди Христа. Как трудно даётся каждое слово! Будто учусь говорить на новом, невероятном языке:
— Как тебя кличут? — спрашиваю верзилу. — Я за тебя буду Бога молить.
Его кулаки опускаются тоже. Так и не купив колбасу, верзила выходит.
Очередь с недоумением смотрит на меня. А я весь горю от неведомого жара.
И вдруг парень появляется снова. Жалкий.
— Браток, прости меня. Слышь, прости…
Вот так я учусь, постигаю новые нормы отношения к людям, к миру.
Именно в это время ко мне фантастическим, неисповедимым путём, как бы сама собой, попадает закопчённая от пожара икона Христа. На открытой книге, которую Он держит в руках, выведено: «Приидите ко Мне все труждающиеся и обременённые».
Поразительно, что, ничего не зная об этих событиях, при очередной встрече вы внезапно говорите:
— У нас двенадцатого июля большой праздник — день апостолов Петра и Павла. Готовьтесь. Приезжайте. После службы я вас крещу.
Наступает канун праздника. Поздно вечером завожу будильник, ставлю стрелку звонка на шесть утра, чтобы, не дай Бог, не проспать, снова повторяю молитвы, «Символ Веры», ещё раз удручённо перебираю события грешной своей жизни.
И вот тут началось.
«Да что же ты делаешь?! — думаю я, который столько месяцев ждал этого дня крещения. — Носить крестик, лобызать иконы, ставить свечки со старушками, говеть… Как мог дойти до жизни такой — по доброй воле отдавать себя в объятия церкви, поддакивающей государству во всём… Отец Александр Мень — просто исключение. А я, как всякий человек, не вписавшийся в систему, ищу утешения, способ забытья. Ещё вопрос — есть ли эта вечная жизнь, Царствие Небесное?»
Эти мысли будто жерновами размалывают в прах все, к чему я пришёл за последние месяцы, все плоды духовной работы.
В конце концов ложусь спать во втором часу ночи, приняв окончательное решение — не ехать в Новую Деревню. Но не могу заснуть. Лишь закрываю глаза, в них мелькание чёрных и белых полос, пятен. Морок, головокружение.
Встаю. Включаю свет. Мелькание полос уже в открытых глазах продолжается. Ничего подобного ни до, ни после со мной никогда не было.