Причем, учтите, я не большой любитель этих дел. Но тут был случай исключительный. Ведь такое выдающееся произведение природы — все-таки требует выражения высокого почтения, особой, деликатной, заботливой нежности. Мало ли что я люблю или не люблю. Тут просто обязательства некие возникают. Почти сакральные. И я выказывал свое восхищение красотой, трудился не покладая ни рук, ни языка. Тяжко трудился. Мне очень важно было, чтобы она достигла той же степени вожделения, что и я. В конце концов довел я Ниночку до ручки — она повернулась ко мне мокрым, безумным, издерганным лицом, шарила по мне невидящими пустыми глазами, и, наконец, видно, утратив контроль, закричала во весь голос. Завыла по бабьи. Тут и великий русский глагол пошел в ход, который я лично никогда всуе не употребляю. Уважать все же надо такое таинство… Но смысл того, что она выкрикивала, как в бреду, был однозначен, она умоляла, нет, требовала, чтобы я, тут же, без секунды промедления, соединился с ней, пронзил ее насквозь своим Могучим, сделал бы нас единым целым… Осуществил то самое великое действо, описываемое великим матерным глаголом… «Вы… вы…» Я пытался запечатать ей рот поцелуем, но куда там…. «Скорей, скорей!» — кричала. Жадно искала Его руками, нашла и с длинным ликующим воплем ввела Куда Надо. «Сильней, сильней!» — понукала, извиваясь, сворачиваясь и разворачиваясь, выгибаясь фантастически всем своим прекрасным, гибким, горячим, блестящим от пота телом… «Ох, соседи услышат», — промелькнула мысль. А вслед за тем подумал беспечно: «Ну и черт с ними…»
И забыл про соседей, выкинул их из головы. А зря.
Ближе к утру Нина сдалась. Тело ее вытянулось, опало, как сухой лист. Она лежала, смотрела на меня из-под полуопущенных век опустошенными глазами. Прошептала: «Все, не могу больше… а то смерть моя придет». Улыбнулась мне жалко-просительно, и видно было, что даже это слабенькое движение мышц лица дается ей с трудом. Сделала усилие, подняла руку, погладила меня по щеке, но только прикоснулась пальцами. И заснула. Так глубоко, что я забеспокоился: все ли в порядке? Да жива ли? Даже зеркальце ко рту подкладывал, но оно тут же исправно запотело. Успокоившись, прошлепал на кухню, посидел, посмотрел в окно. Наслаждался приятным ощущением, когда ни одной мысли в голове нет. И никакого страха и никакого напряжения, никаких мучительных амбиций.
Вернулся в Постель Измены. На долю секунды подумал о жене, о том, испытываю ли стыд или неловкость? Это было для меня новое ощущение, и оно меня слегка удивило. Но я тут же прогнал его, загнал глубоко во внутренности, в селезенку, кажется. Эмоциональных следов на поверхности не осталось, и я замечательно, безмятежно провалился в глубокий сон без сновидений.