Проснувшись, смотрел на Ниночку, вспоминал то, что было ночью, представлял, что могу увидеть, приподняв одеяло, и сладкая оторопь поднималась откуда-то из глубин моего организма, а может, и души. De Profundis — всплыло откуда-то из подсознательной памяти. Из тех же тайников пришло знание: это Оскар Уайльд. «Почитать надо бы», — подумал.
И в этот момент поймал на себе взгляд проснувшейся Нины.
Какой же это был взгляд! Полный до краев — да нет, что там! — с переливающейся через все края нежностью. Мне вдруг стало стыдно от этого взгляда, я даже покраснел, кажется, но она, к счастью, не заметила этого. Она встала на колени, и я, точно повинуясь непроизнесенной команде, тоже поднялся навстречу ей. Она прижалась, прошептала жарко в ухо:
«Не бойся, ты мне ничего не должен… Это я тебе должна… За такую ночь жизнь отдать можно».
«Не преувеличивай», — забормотал я смущенно, но она приложила мне палец к губам. Покачала головой: «Молчи, ничего говорить не надо».
И вот так стояли мы, застыв, словно две статуи, оба на коленях, и электричество снова бежало между нами, но, прежде чем поддаться ему, я успел подумать: теперь ей тишины хочется, а ночью-то какого шума наделали, хорошо бы хоть сейчас не кричать. Но через несколько секунд всякое благоразумие было отброшено далеко-далеко.
Потом я пошел провожать Ниночку и у лифта столкнулся с соседом по лестничной клетке Петром Алексеевичем Шебякиным, генералом третьего главка в отставке. У соседа было вытянутое худое лицо с будто прилипшим к нему вечно брезгливым выражением. «Здравствуйте, Петр Алексеевич!» — храбро выкрикнул я. Генерал еле заметно кивнул, не снизойдя до большего, и уставился своими рыбьими, ничего не выражающими глазами в дверь лифта. Ниночка испуганно смотрела на меня, точно хотела спросить: мне-то — что говорить? Или молчать? Я пожал плечами. Ниночка пискнула: «Здрасте…», и я тут же понял, что это была ошибка. Шебякин медленно, словно робот из научно-фантастического фильма, повел длинной головой-тыквой, сфокусировав глаза на Ниночкином носике. Секунду я думал, что он все-таки что-нибудь буркнет в ответ или по крайней мере признает ее существование кивком или хотя бы движением губ. Но нет, ничего подобного. Ровно в этот момент подошел лифт, зашипев, открылись двери. Я демонстративно шагнул в сторону, пропуская соседа, Ниночка так вообще вжалась в стену. Генерал величественно вплыл внутрь и встал истуканом в глубине кабинки, глядя поверх наших голов. Я втащил Ниночку за руку в лифт, втиснулся сам, и так мы поехали, плотно прижавшись другу к другу, в паре сантиметров от генерала Шебякина с его надменным неподвижным лицом. Ниночка испуганно смотрела в пол, а я не мог удержаться и время от времени поглядывал на соседа. И вот странность какая: вроде ничего его лицо не выражало, но я ясно читал на нем: прекрасные и ужасные, неприличные Ниночкины крики звучали у него в ушах, и скрытный генерал и кайфовал от них, и злился, и завидовал смертной завистью, а в итоге ненавидел нас обоих. Но вот при этом ему, бедолаге, надо было стоять неподвижно в нескольких сантиметрах от наших распаренных, масленых лиц, смотреть в потолок и не позволять себе даже моргнуть.