Через минуту они снова разговаривали, как прежде, останавливаясь у ягодных мест. А вскоре с горы показался Илимск.
— Куда же мы с тобой вышли, Маша? — удивился Житов. — Это же Илимск?
— Ты погляди, на кого ты похож! — рассмеялась та, глядя на измызганные в траве брюки Житова. — Вот и хорошо, что к Илимску. К тетке моей зайдем, штаны твои вычищу да поглажу.
— Маша, ты не сердись на меня, — тихо сказал Житов девушке, когда они уже вышли к поселку.
— За что?
— Ну за это… Я обидел тебя…
— Какая обида? Что я тебе — ни вдова, ни девка… чистенькую найдешь.
И это «чистенькую» устыдило Житова. Чем виновата девушка, что обманулась в своей любви? Разве он сам не был обманут?..
Во дворе залаял спущенный с цепи пес. Маша ловко перелезла через забор, привязала пса к будке, распахнула калитку.
— Заходи, чего встал?
— А как тетка?
— Тетка же, не чужой кто! — Нашарила под крыльцом ключ, открыла сенцы.
Житов вошел в избу. Свежевымытый пол выскоблен добела. По всему полу цветастые домотканые полазы. Искусственные цветы на самодельном комоде, на подоконниках. На стене — целая семейная фотовитрина. Широченная кровать накрыта белым с кружевом покрывалом. Гора подушек.
Маша, не стесняясь Житова, стянула с ног чулки, повесила к печке. Заглянула в печь.
— Ого! Горшок щей горячий, будто нас ждали. Садись, полдневать будем. Да штаны скидай, я утюг поставлю.
— Дай мне что-нибудь надеть, Маша.
— Чего я тебе дам? Купался — не совестился. Скидай, не смотрю я.
Через пять минут они уже сидели за кухонным столом, уплетая пустые щи, весело вспоминая, как заблудился, струсил и полез на сосну Житов. Потом Маша выгладила ему брюки, выгладила заодно и свое, потом…
— Отдыхать будешь?
— А домой?
— А какой он у тебя, дом? Что мой, что твой — так, на притыке. — И, не дожидаясь, что ответит он, сняла с парадной кровати белое покрывало.
Житов, наблюдая за Машей, силился унять охватившую его нежную истому. Какая она простая, хорошая, эта Маша. И красивая тоже. А та уже убрала лишние подушки, откинула одеяло.
— Иди ложись, Женя.
— Удобно ли?
— Не удобно бы — не звала бы.
Житов подчинился, нырнул под мягкое прохладное одеяло.
— А ты, Маша?
Маша подошла, молча погладила его черные кудри.
— Чернявенький…
Житов поймал, привлек к себе ее коричневую в загаре мягкую руку.
— Ну что же ты… иди ближе… — Он притянул ее к себе, послушную, теплую, поцеловал в губы.
Маша, сидя подле него, молча смотрела ему в глаза, освещенная спрятанной в глубине груди радостью. И, не ответив, сняла с себя тесное платье, поправила волосы, легла рядом. Кровь бешено застучала в висках Житова.