Стоял девяносто ранний год. Денег не было, работы не было, лекарств не было, мать тяжело болела… Москва умирала от жары. Взмыленный Норштейн носился по аптекам. И на Страстном бульваре вдруг услышал за спиной:
— Норштейн.
Это был даже не оклик, а — удивленная констатация.
Он обернулся. На скамейке сидел художник Эльдар Урманче («Гений, — утверждает Юрий Борисович, — такого мызыкального рисунка нет ни у кого!»); возле Эльдара сидел его приятель, между ними стояла початая бутылка портвейна, тут же другая, уже пустая, и пара пластиковых стаканчиков.
— Налить тебе? — спросил Урманче.
— Налить, — ответил Норштейн.
— Сколько?
— Стакан.
Эльдар налил стакан, Норштейн выпил залпом, и ему полегчало.
— Что ты здесь делаешь? — спросил Урманче. — Я думал, ты давно уехал.
А Норштейна, разумеется, звали и в Японию, и в Америку, и куда только не.
— Почему ты здесь?
И Юрий Борисович ответил:
— Потому что только здесь я могу, идя по улице, услышать за спиной: Норштейн!
Добавлю уже от себя. Услышать за спиной «Норштейн!» — Юрий Борисович по нынешним временам может и в Новой Зеландии, но разве в Новой Зеландии выпьешь на скамеечке из пластикового стакана с родным гением, живущим по соседству?
«Я завоевал славу русскому искусству», —
сообщил интервьюеру Илья Глазунов.
Ну слава богу.
До Глазунова, действительно, рисовали в России слабенько. Суриков, Репин, Коровин, Кончаловский, Серов, Серебрякова, Фешин, Малевич, Шагал…
Вот еще несколько картинок с выставки мажорных самоощущений.
Дело было в начале девяностых. Поиски заработка завели меня в закрома одного маленького благотворительного фонда, где, как я узнал впоследствии, отмывались большие сталелитейные бабки.
Возглавлял фонд средней руки режиссер музыкального театра, крохотный человечек с гигантскими амбициями. И вот мы рассекаем Москву в его серебряном «мерседесе», и режиссер-фондовик интересуется:
— Виктор, а чем вы сейчас занимаетесь?
Да вот, говорю, делаю на Первом канале фильм про Зиновия Гердта.
Фондовик пожал плечами:
— Виктор, зачем вам Гердт? Вот же есть я!
Моя рожа расплылась в неудержимой улыбке. Я был уверен, что стал свидетелем тонкой самоироничной шутки… Слава богу, я успел удержать смех в глотке: режиссер не шутил!
Еще минут пять потом он рассказывал о себе — с нескрываемым пиететом…
А эту историю рассказывал Сергей Пархоменко.
В середине девяностых в Нью-Йорке он получил гонорар на «Радио Свобода» и решил по такому случаю сей же час отправиться в универмаг «Сакс» на Пятой авеню и купить себе пиджак. Настоящий, твидовый, с замшевыми локтями!