Гвинет высвободила свое свадебное платье из оберточной бумаги и подняла его, замерев от восторга. Она не позволила Крэнстону распаковать коробку, да и какая невеста, находясь в здравом уме, откажется от наслаждения первой взглянуть на свой брачный наряд? И вот теперь, когда холодные, переливающиеся волны шелка струились по ее обнаженным рукам, она испытала такой необъяснимый душевный трепет, какого не переживала никогда в жизни.
Гвинет была рада, что не пошла на поводу у своего старомодного отца и выбрала белый с розовым отливом, тогда как Кэнон Вилнер настаивал на чисто-белом:
— Никакой другой цвет для невесты не годится, белый означает невинность.
Ее так и подмывало сказать папочке: «В таком случае я не имею на него никаких прав» — и посмотреть, что из этого выйдет.
Но никто и никогда не осмеливался сказать Кэнону Вилнеру ничего подобного. Да и стоило ли ворошить прошлое? Зачем снова вспоминать то, что давным-давно пора бы позабыть? Не стоит перечитывать мрачные страницы, которые судьбе было угодно написать в книге ее жизни.
Гвинет невольно поежилась. Надо же, какие трюки может выкинуть память! Даже теперь, со свадебным нарядом в руках и образом Вана в сердце, она никак не могла выбросить из головы эти мысли.
Раздался легкий стук в дверь, и в комнату вошла мама.
— Крэнстон сказал, что платье уже принесли. О боже, Гвинет! Какое чудо! Ты оказалась абсолютно права насчет цвета! А фата? Да уж, что и говорить, Эвремонд мастер своего дела!
— Согласна, — односложно ответила Гвинет. Несмотря на то, что мать и дочь всю жизнь прожили под одной крышей, они абсолютно не понимали друг друга и были как чужие. Даже горе не смогло их сблизить, а ведь мама была единственным человеком, который знал о темном пятне на безупречной биографии Гвинет. Если, конечно, не брать в расчет тетку Элеонору — главного свидетеля той давней катастрофы.
Но как знать, может, именно это и отдалило их друг от друга. Тетка жила далеко, а мать всегда была рядом, и дочь не могла забыть, что она в курсе ее грехопадения. И хотя миссис Вилнер ни разу ни словом, ни взглядом не упрекнула ее, но каждый день в течение долгих шести лет она немым укором вставала перед дочерью, и от этого Гвинет было не по себе. Больше ни один человек в мире не подозревал, что жизнь девушки не столь безоблачна, как это кажется со стороны, и Ван, жених Гвинет, не был исключением. Эта мысль успокаивала и дарила надежду, ведь Ван не из тех, кто легко прощает. Гвинет от всей души надеялась, что после свадьбы ей удастся наконец избавиться от прошлого и перестать терзать себя.
