Шмелек проверил, все ли в порядке в ранце, и вышел из дома — школа была через дорогу.
Вскоре и Лилия Владимировна, приготовив завтрак Тарасу, тихо закрыла дверь квартиры.
Роса омыла крыши домов, тротуары, желтеющие листья берез, красные кисти рябины. До института ходьбы минут тридцать, и этот путь Новожилова проделывала обычно неторопливо, с удовольствием.
Она миновала жилые кварталы, молодой парк и влилась в поток рабочих, спешащих на радиаторный завод. Было какое-то особенно приятное ощущение от этого движения в живом потоке.
Недавно построенное здание института издали приветило белыми стенами, ясными окнами.
За время пути Лилия Владимировна обдумала свое выступление на ученом совете, прикинула, чем будет заниматься сегодня в первую очередь. О себе как ученом она была не очень-то высокого мнения. Считала, что подтверждались худшие опасения, высказанные еще в детском дневнике: лучше иметь один талант, чем множество способностей. Но, пожалуй, все же один талант у нее есть — организаторский. Даже если это касалось вечеринок в лаборатории, для которых она писала стихи капустника, пекла торты и разрабатывала меню, чтобы затем, в разгар веселья, незаметно исчезнуть.
Новожилова поздоровалась в вестибюле с вахтером, старичком, похожим на их школьного сторожа Тимофея Игнатьевича — такие же моржовые усы, — и прошла в свой кабинет на втором этаже. Здесь сняла плащ, расчесала густые волосы. На ней были шерстяное бордовое, строгого покроя платье — сама шила его — и янтарное ожерелье, которое не давало покоя ухажерам.
«Неужто, — подумала она, — нынешнее звание и должность, вызвали в институте сей повышенный мужской интерес к моей персоне? Было бы обидно такое объяснение…»
Но факт оставался фактом — началась полоса объяснений в любви женщине бальзаковского возраста.
Полосу эту открыл замдиректора по науке Григорий Николаевич — золотозубый, проникотиненный, с большой плешью среди светлых вьющихся волос, с уголком цветного платочка, кокетливо выглядывающего из верхнего кармашка пиджака.
Григорий Николаевич — самый непосредственный начальник ученого секретаря, вероятно, поэтому решил, что может называть ее лапочкой и золотцем. Вот уж к кому относилось «быть и казаться».
Он повел планомерную атаку, и Лиля, желая избавиться от этого ухажера, как-то ошеломила его:
— Я согласна… Но только чтобы ни от кого не скрывать отношений.
— Но как же? — испуганно произнес он, вглядываясь пытливо: может быть, шутит? Но лицо Лили было строгим, решительным. В этом «Но как же?» подтекстом шло: «партбюро, моя жена, ваш муж…»