— Владеющий рабами не может зваться христианином! Как пёс шелудивый не может зваться благородным скакуном! Как обезьяна мерзостная — человеком! Как сын человеческий — ангелом! Грех и погибель! Рабократия больна грехом и смердит погибелью!
Проповедь давно миновала точку, в которой смысл и логика речи ещё имеют значение для аудитории, и теперь преподобный, опытный оратор, накачивал паству эмоциями, что помогут ей держаться пути истинного и избегать соблазнов всю неделю, до его следующего назидания.
Гнусные рабовладельцы, продолжал он, изведают в посмертии худшие из адских кар. Они будут ввергнуты в геенну огненную, где будут корчиться до скончания времён. Упомянув преисподнюю, Старбак-старший не смог пройти мимо столь соблазнительной темы и посвятил описанию пекла целых пять минут. Красок он не жалел, и, когда с ужасами было покончено, наиболее слабая часть его паствы была близка к обмороку. На галерее, в специальной загородке (отдельно от белых прихожан), сидели бывшие рабы с Юга, выкупленные на средства прихода. Они тихо повторяли слова преподобного, и их едва слышный почтительный гомон создавал ощущение сверхъестественности происходящего.
А преподобный нагнетал и нагнетал атмосферу. Он поведал, что, верные завету Христа прощать врагов, христиане с Севера протянули своим заблудшим южным братьям руку дружбы. Дабы слушатели не ошиблись в том, что именно протянули южанам северяне, Старбак выбросил вперёд ладонь, испятнанную понизу свежими синяками.
— Протянули кротко! Протянули всепрощающе! Протянули возлюбя! — рука его простиралась всё дальше и дальше, — И чем же южане ответили? Чем ответили? Чем, я вопрошаю вас?!
Последний вопрос он выкрикнул, оросив передний ряд брызгами слюны, и обжёг зал, от ближайших скамей до галёрки, взглядом, исполненным праведного негодования. Остановив взор на старшем сыне Джеймсе, сидящем в новенькой, с иголочки, синей форме на лавке, отведённой для семьи преподобного, Элиаль Старбак повторил:
— Чем же?!
И, набрав побольше воздуха в лёгкие, рявкнул:
— Скудоумием и глупостью!!! Как пёс возвращается на блевотину свою, так глупый повторяет глупость свою!
Одиннадцатый стих двадцать шестой главы Книги притчей Соломоновых, трепетно приберегаемый преподобным для кульминации проповеди, прозвучал чрезвычайно патетично. Закрепляя в умах слушателей малоаппетитную ассоциацию Юга со жрущей блевотину собакой, он повторил несколько раз:
— Рабократы пожирают изблёванное! Пожирают изблёванное!
Так пусть подавятся, возопил он. Пусть захлебнутся пожранным! У доброго христианина в эти дни смуты нет другого пути, кроме как, укрывшись за щитом веры и вооружившись мечом благочестия, очистить Юг от погрязших в грехе пожирателей блевотины. Пусть бич в руце христолюбивого воинства обрушится на спины южных псов-рабовладельцев, и они, скуля, подожмут хвосты!