– Что? – Его лицо осунулось от утомления. Было видно, что он уже где-то выпил.
– Нам надо поговорить. – Я кивнула на стул напротив.
Он двигался медленно, как человек под водой. Сел на стул. Ослабил галстук. Я наполнила стаканы.
– Что? – повторил он. Нотка раздражения.
– Юсукэ, скажи, ты любишь меня?
Он ответил не сразу. Взял стакан, покачал в руке, создав янтарный водоворот. Сделал большой глоток.
– Да что с тобой такое, Джил? Тебе что, необходимо, чтобы за тобой всю жизнь ухаживали, как перед свадьбой? Ты хочешь, чтобы я покупал тебе цветы, водил по ресторанам?
Я подумала, что это было бы неплохо, но сказала другое:
– Мы уже долгое время почти не общаемся. И я пытаюсь понять, почему так происходит и как это исправить. Итак, ты меня любишь?
Он допил виски, потянулся к бутылке.
– Есть вещи, которые важнее «любви». – Клянусь, я прямо услышала эти кавычки. – Долг, например. Верность.
А, опять конфуцианские идеалы.
– Ты любишь Кея?
– Конечно.
– Но ты совсем не уделяешь ему времени.
Он вздохнул.
– Ты не понимаешь. Мы в Японии. Здесь к этому относятся немного по-другому.
Наступил мой черед делать долгий глоток.
– Юсукэ, я здесь несчастлива. Я хочу вернуться в Соединенные Штаты.
– Ты же знаешь, что это невозможно. Моя мать…
Я подняла руку, и он замолчал. Горло жгло от виски. Я в него даже лед не добавила.
– Юсукэ. – Голова у меня вдруг стала легкой-легкой. – Я хочу развестись.
Слово упало между нами, как замковая решетка. Я думала, я упаду. И не могла понять отчего – то ли от испуга, то ли от воодушевления, то ли просто от виски. У меня дрожали руки. А вот Юсукэ великолепно держался. Он достал из кармана пилочку и стал подпиливать ногти.
– Ну, если ты действительно этого хочешь…
* * *
Кабинет адвоката был похож на рабочий кабинет моего мужа – и вообще на все кабинеты, какие я только видела в Японии. Большой стол, серые панельные стены, два черных дивана, между ними столик, который моя мать назвала бы кофейным, но здесь он служил исключительно для чая. У Юсукэ висели картины. Здесь стены были почти голые – на них висели только какие-то документы в рамках, с оранжевыми печатями. Адвокатская лицензия, наверное, и дипломы. И конечно, никаких семейных фотографий. Это был бы дурной тон.
Готонда-сан посмотрел на меня сквозь очки в толстой оправе.
– Хай ?
Я представилась и сказала:
– Я знаю от друзей, что вы говорите по-английски.
Он застыл.
Я решила повторить на японском:
– Эйго сяберимасу ка?
– Тётто, – ответил он и показал, сколько именно: где-то сантиметр, не больше.
Я полагала, он много обо мне слышал от мамы Мориты. Когда я назвала ее имя, он, казалось, что-то вспомнил. Он встал, зажег сигарету и несколько раз энергично кивнул – так, что очки съехали с переносицы на кончик носа.